«Для микробов человек — беспокойная еда». Руководитель краевого гнойно-септического центра Дмитрий Черданцев о профессии хирурга, достижениях и проблемах современной медицины

Хирургическая практика, научная и преподавательская деятельность, управление… Дмитрий Черданцев отмечает: хорошо, что сложился такой микс направлений работы. Каждое из них дополняет друг друга.

Дмитрий Владимирович руководит Красноярским краевым гнойно-септическим центром. Это подразделение краевой больницы, в которое со всего региона доставляют пациентов с наиболее тяжёлым вариантом течения основного заболевания, осложнённого воспалительными процессами. Недавно Дмитрий Черданцев получил государственную награду — орден Пирогова.

Мечты и хитрость

— Дмитрий Владимирович, откуда появилось желание быть врачом?

— Дети часто реализуют мечты родителей. Мой папа учился в Красноярском мединституте, его семья жила в Абакане. Он сильно заболел, много пропустил, пришлось возвращаться к родителям. В Абакане медицинского института не было, только педагогический. Так папа волею судьбы стал преподавателем химии и биологии. Но всегда переживал из-за своей нереализованной мечты, с детства у меня в подсознании было: быть доктором — это хорошо.

— И вы решили поступать в Красноярский мединститут, как ваш папа?

— Не совсем так, здесь схитрила моя мама. Как всем выпускникам, мне хотелось уехать в столичный город: я мечтал учиться в Ленинграде. У мамы были частые командировки в Красноярск. Когда сдал выпускные экзамены, было свободное время, она позвала меня с собой, «погулять по городу».

Аэропорт тогда находился рядом с институтом, и мы как бы случайно зашли посмотреть вуз. А здесь стоит очередь на собеседование к декану. Мама предлагает: «Сходи поговори». Декан пригласил поступать. Я такой ответственный был, маме говорю: «Сказали поступать, а у нас документов нет». На что она отвечает: «Есть, вот с собой взяла». Так я и остался в Красноярске. И не жалею, что мама тогда проявила такую житейскую хитрость. По уровню знаний, качеству практических навыков, авторитетности научных школ наш медицинский институт был на очень хорошем уровне.

— Когда настало время выбирать специализацию, почему остановились на хирургии?

— Для меня медицина всегда ассоциировалась с хирургией, о другой специальности и не думал. Тогда можно было учиться год в интернатуре или два в ординатуре. Я выбрал второй вариант, он показался мне более правильным, основательным. Уже на втором году стал работать хирургом-дежурантом в седьмой городской больнице. Хорошо, что начинал в неотложной медицине. Каждый хирург обязательно должен пройти через неотложку.

После ординатуры поступил в аспирантуру на кафедру общей хирургии, моим руководителем был доцент Юрий Семёнович Винник. Я успешно защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. Видимо, тоже гены дали знать: мама и папа — преподаватели. Всегда говорили мне: только не в педагогику. Но у меня случился микс: хирургическая практика и возможность преподавать, что мне очень нравится. Седьмая больница — клиническая база кафедры общей хирургии. Я совмещал научную деятельность, преподавание, и была возможность заниматься практикой.

То ли пациент, то ли родственник

— Почему решили перейти в краевую больницу?

— В 2007 году меня пригласили возглавить кафедру хирургических болезней, которая базировалась в краевой больнице. Это ведущая, как у нас определяют, выпускающая кафедра университета. Что является большой ответственностью. Когда ректор, профессор Иван Павлович Артюхов, сделал такое предложение, не скрою, мурашки по спине побежали. Одновременно предложили возглавить гнойно-септический центр. Его создатель и первый руководитель — доцент Александр Генрихович Швецкий — был легендой с точки зрения широты хирургической эрудиции, оригинальности и эффективности принимаемых решений. Прийти сюда после такого начальника — очень непросто.

Тогда мне было сорок лет, к этому моменту я уже достаточно отработал в неотложной хирургии. Это возраст уверенности, уже есть определённый опыт. Считал себя матёрым специалистом. Но краевая больница мою уверенность в высокой квалификации серьёзно поколебала. Здесь другие пациенты, более сложные случаи. Простые решаются на уровне районных больниц. Чтобы выбрать правильную тактику лечения, порой приходится не раз и не два собирать консилиум, обсуждать, выслушивать разные мнения. Но рад, что переход случился. Это была серьёзная мотивация для дальнейшего профессионального развития.

— Вам досталось и непростое подразделение — гнойно-септический центр…

— Сложность в том, что в центр поступают уже изболевшиеся пациенты. Зачастую на предыдущих этапах лечения у таких больных защитный потенциал организма серьёзно исчерпан.

Все хирурги в душе радикалисты: хочешь сразу, как в кино, вылечить и сделать человека счастливым. В случаях с хирургической инфекцией это не всегда получается. Нужно быть готовым, что идёшь к выздоровлению шажок за шажком достаточно продолжительное время. Вместе с больным переживаешь все этапы. Пациенты находятся у нас подолгу, и уже становится непонятно: то ли это больной, то ли дальний родственник. Порой потом личное общение сохраняется на годы.

— С развитием фармацевтики, появлением новых антимикробных препаратов количество пациентов центра снижается?

— Нет, меньше их не становится, и на то есть несколько причин. Бактериям, которые вызывают гнойное воспаление, миллионы лет. Человек для них — еда, еда беспокойная, которая не хочет поддаваться, новые виды отравы постоянно придумывает. Но и микробы в эволюционной борьбе тоже модифицируются. Большая проблема — они нарабатывают резистентность к антибиотикам. Некоторые штаммы микроорганизмов даже на комбинацию мощных препаратов не поддаются.

Свой вклад внесла и эпидемия сахарного диабета: у пациентов с этой патологией снижается резистентность к всевозможным воспалительным заболеваниям. В итоге они становятся нашими больными.

Кроме того, медицина стала более инвазивной и агрессивной. Благодаря современным технологиям стабилизации пациентов в критических состояниях, уровню реанимационной поддержки становится возможным то, что раньше мы себе не могли представить и позволить прооперировать. Естественно, что защитные силы этого пациента не всегда хороши, рисков возникновения инфекций становится больше.

Всё чаще используются различные синтетические импланты: искусственные суставы, клапаны, металлоконструкции… На них могут селиться микробы и осуществлять свою жизнедеятельность.

Когда я пришёл в краевую больницу, отделение гнойной хирургии было рассчитано на 30 коек. Как раз начался имплантологический бум в травматологии. И появился большой пул пациентов со всевозможными посттравматическими, постимплантационными осложнениями. Судьба этих больных тогда была сложна. Гнойные хирурги направляли их к травматологам — туда, где делали операцию. Травматологи говорили: «У нас здесь суперчистые операции, а вы с гноем». Так пациент и ходил между отделениями, пока кто-нибудь не сжалится.

Проблема состояла в том, что хирурги не имели право лечить травматологических больных, у них не было соответствующего сертификата. И наоборот. Мы одними из первых поняли, что нужны двойные сертификаты. Артём Сергеевич Архипов — сейчас он работает заместителем главного врача краевой больницы — был первым, кого проучили и по хирургии, и по травматологии. Когда обсуждался проект строительства нового хирургического корпуса, мы вышли с инициативой: увеличьте количество коек нашего отделения до 60-ти, тогда мы полностью заберём таких пациентов себе. Нас поддержали. Спасибо главному врачу больницы Егору Евгеньевичу Корчагину.

Риски профессии

— Какими качествами должен обладать человек, чтобы стать хирургом?

— В переводе с древнегреческого «хирургия» — рукодействие. Терапевту достаточно хороших знаний, логического мышления, определённых морально-личностных качеств, которые позволяют расположить пациента к себе, и это уже будет замечательный врач. У хирурга, кроме этого набора, должен быть определённый талант к мелкой моторике, точные движения, хороший глазомер. Также он должен быть эмоционально устойчив.

— Спокоен?

— Сильно спокойным тоже быть нельзя, небольшой адреналин в нашей специальности необходим. Но хирург не должен быть истеричен по варианту «всё пропало», нужно сохранять здравый смысл в любой ситуации. Кроме того, требуется физическая выносливость, потому что за операционным столом при некоторых вмешательствах проводишь по 10–12 часов. Нужно уметь быстро принимать решения. И знать анатомию, технику выполнения основных вмешательств, это должно в подсознании огненными буквами быть записано. Времени и возможность достать телефон и посмотреть что-то в интернете нет.

— Действительно ли большинство хирургов — мужчины?

— В последнее время происходит феминизация профессии. Сейчас половина набора в клиническую ординатуру — девушки. Безусловно, у нас общество равных возможностей, но есть определённые сложившиеся традиции. Мужчина — кормилец, ему нужно содержать семью. Оплата труда хирурга не существенно отличается от зарплаты терапевта. Но с точки зрения рисков и сложности профессии разница значительна.

Ты работаешь с биологическими тканями, есть риски заражения заболеваниями, которые передаются через кровь. Например, ВИЧ, сифилисом, гепатитом. К сожалению, такие истории происходят. Ещё один риск — случаи потребительского экстремизма, которых становится всё больше. Обоснованно и нет пациенты пишут жалобы во всевозможные инстанции: правоохранительные, надзорные органы.

Получается, что деньги не очень большие, а забот много. Эта прагматичная позиция сводит на нет ауру профессии. Молодые люди не приходят в хирургию, где рисков больше, а доход сравним с другими специальностями.

Я не страдаю излишним гендерным отождествлением профессии хирурга с мужчинами, но хирургия требует больших затрат времени. И когда девушки выходят замуж, становятся мамами, им приходится делать серьёзный выбор. Моя жена — классный хирург, выполняющий уникальные операции, у меня две дочери, старшая уже окончила медицинский университет и связала свою жизнь с хирургической специальностью, младшая мечтает быть хирургом, но я чётко понимаю: рассчитывать на ужин из трёх блюд — это точно не моя история.

— Вы отметили, что есть случаи потребительского экстремизма, они не единичны?

— К сожалению, нет. В последние десятилетия в обществе сложилось негативное отношение к деятельности врачей. СМИ, информационные порталы внесли в это значительный вклад. Позитивная повестка в медиапространстве вернулась только в ковидные годы: врачи-герои спасают нас от пандемии. До этого часто использовали словосочетание «врачи-убийцы». В США одни из самых обеспеченных адвокатов — те, которые ведут медицинские дела. И процесс внедрения этого стереотипа во взаимоотношения врача и пациента в российском обществе набирает обороты.

— Каким образом врач может защитить себя в подобной ситуации?

— Общих подходов пока нет. Если говорить о хирургах, то существует Российское общество хирургов. Если ты входишь в эту организацию, юрист помогает выстроить систему защиты в подобной ситуации.

Общество имеет региональное отделение в каждом субъекте, я руковожу красноярским. Мы ведём работу в нескольких направлениях, важнейшее из которых — коммуникация и обмен опытом. У каждого активно практикующего хирурга есть определённые лайфхаки, наблюдения, опыт лечения нестандартных, сложных пациентов. Неправильно, когда опыт используется одним хирургом, нужно общаться, формировать общие, обоснованные подходы к клиническим ситуациям.

Также проводим экспертную работу. Поступает много обращений с просьбой оценить правильность или неправильность лечения, операции. Наиболее опытные члены общества участвуют в этом.

— Как при этом избегать субъективизма, ведь приходится оценивать действия коллег?

— На федеральном уровне активно принимаются национальные клинические рекомендации. В них прописаны основные моменты диагностики, тактики лечения и даже порой особенности выполнения операций. Экспертная работа строится исходя из официальных документов.

24 на 7

— Какие позиции занимает хирургическая служба Красноярского края в Сибирском федеральном округе?

— С точки зрения объёмов оказания помощи и технологий у нас в СФО два лидера — мы и Новосибирская область. Огромный провал произошёл в пандемию. Тогда хирурги работали в госпиталях, отделения перепрофилировали. Увеличился показатель летальности от хирургических заболеваний. В 2022 году стали восстанавливать работу в прежнем режиме, занялись плановой хирургией. Пациенты, оперированные в плановом порядке, не поступают в неотложку, у них более высокие шансы на благополучный исход операции. Сейчас мы вышли на показатели доковидного периода и даже с положительной динамикой.Самая большая проблема — кадровая. Только по общей хирургии, исключая специализации, на весь край есть 343 ставки, их занимают 270 специалистов. То есть практически каждый хирург работает на полторы ставки.

— О кадровой проблеме в медицине говорят давно, почему не получается решить её?

— Есть несколько причин. Отучился платно — нет обязательств перед государством, не попадаешь под распределение. Такие выпускники выбирают более комфортное трудоустройство: уходят в частную медицину, вовсе уезжают за пределы края.Вторая причина — федеральные вузы имеют больше бюджетных мест в ординатуру. У нас же нет ни одного, если бесплатное — только по целевому набору, после которого нужно отработать три года по распределению. Ребята уезжают в столицы.

Да и существующего количества целевых мест недостаточно. Мы провели аналитику. В вузе три хирургические кафедры. Когда была система интернатуры, ежегодно выпускали 39 интернов и ординаторов, сейчас — 28–29 ординаторов. Этого мало, чтобы кадровая система воспроизводилась и работала стабильно.

Сейчас в крае около 25 учреждений, в штате которых только один хирург. Он же и операции проводит, и амбулаторный приём ведёт, и по ночам дежурит. Работает 24 на 7, один на весь район. Кто так долго выдержит? Тут никаких денег не надо, ни охоты, ни рыбалки — дайте уехать.

Обсуждается идея ускоренной подготовки хирургов для амбулаторного звена. Студент окончил шестой курс, прошёл девятимесячную специализацию, по сути дела, ту же интернатуру, и работает в амбулаторном звене. Диагностирует, маршрутизирует пациента, выполняет небольшие операции. Но не занимается большой хирургией. Такая схема неплоха для быстрой ликвидации дефицита кадров, но что будет с дальнейшим профессиональным ростом этих специалистов — вопрос.

— Несколько десятилетий назад эндоскопические операции казались чудом, теперь это обыденность. Какие новые технологии используются в хирургии сегодня и в гнойно-септическом центре в частности?

— Действительно, эндоскопия пришла к нам в начале 1990-х. Тогда все были под огромным впечатлением: без разреза можно что-либо сделать. Сейчас семимильными шагами развивается рентгенэндоваскулярная хирургия (манипуляции с кровеносными сосудами путём воздействия на них изнутри. — Ред.). Наш ректор Алексей Протопопов — лидер и пионер в этой области, во многом благодаря его усилиям внедрены эти технологии. Они используются при лечении ишемической болезни сердца, периферических сосудов, даже клапаны меняют с их помощью. Хорошие результаты показывает гибридная хирургия: одновременно проводятся открытые сосудистые операции и рентгенэндоваскулярные.

В последнее время появилось несколько технологий, которые серьёзно изменили наши подходы к лечению пациентов с хирургической инфекцией. Это использование низкочастотного ультразвука, обработка раны пульсирующей струёй жидкости, вакуум-терапия ран. С помощью комбинаций этих технологий нам удаётся за 5–7 дней купировать гнойные процессы, на лечение которых ранее уходило две-три недели.

Вакуум-терапию мы одними из первых за Уралом стали использовать в комплексе лечебных мероприятий. Когда начали, возникала идея, как усовершенствовать этот метод. Нашли технологического партнёра — НПП «Радиосвязь». Молодые инженеры этого предприятия под руководством лидера — Рината Гайсеевича Галеева — занялись проектными конструкторскими работами, за год сделали нам усовершенствованный аппарат. Мы провели его первые стендовые испытания, они показали неплохой результат. Но потом началась СВО, понятно, что у предприятия теперь другие задачи. Надеемся, что вернёмся к работе над аппаратом.

Досье

Дмитрий Черданцев, доктор медицинских наук, профессор, проректор по лечебной работе и развитию регионального здравоохранения, заведующий кафедрой госпитальной хирургии им. проф. А.М. Дыхно с курсом ПО, руководитель краевого гнойно-септического центра.

Автор более 350 печатных работ. Врач-хирург высшей квалификационной категории.

Награждён знаком «Отличник здравоохранения». Лауреат премии главы города Красноярска в области науки и образования за 2011 год. Многократный победитель конкурса студенческого признания «Золотая шпора» в номинации «Лучший лектор по клиническим дисциплинам». За большой вклад в развитие здравоохранения, медицинской науки и многолетнюю добросовестную работу присвоено почётное звание «Заслуженный врач Российской Федерации». Награждён орденом Пирогова в 2024 году.

Нюанс

Государственная награда «орден Пирогова» появилась в годы пандемии коронавируса, была учреждена в 2020 году вместе с медалью Луки Крымского.

— Это не высокие слова: многие медработники героически трудились в тот период, жили в больницах. Важна была не только материальная поддержка, но и эмоциональная. Первые кавалеры ордена — герои ковида. Теперь это высшая награда в медицинском сообществе, — говорит Дмитрий Черданцев.

Дмитрий Владимирович уверен: сегодня этой награды достойны сотрудники Луганской республиканской больницы. «Мы, красноярцы, находимся глубоко в тылу, интенсивного потока пациентов с зоны СВО у нас нет, — отмечает он. — Для меня большим откровением, событием, изменившим мировоззрение, стала поездка в ЛНР. У нашего университета есть договор о сотрудничестве с Луганским медицинским университетом, который также носит имя профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого. Его ректор приезжал к нам, потом мы отправились с ответным визитом в Луганск.

Одним из пунктов программы было посещение республиканской больницы. По планировке она такая же, как наша краевая больница. Коллектив — молодые ребята, лёгкие, улыбчивые. Вызывает профессиональное восхищение то, как они работали в период наибольшей активности боевых действий, какие операции выполняли. Тогда было до 600 поступивших в смену, до 200 операций.

К слову, в 2014 году, когда всё начиналось, Луганскую республиканскую больницу, по сути, разграбили. На грузовиках оборудование вывозили в западную часть Украины. Коллектив сохранил больницу, собирал с миру по нитке и продолжал работать — уже только это заслуживает глубокого уважения».