Валентина Красовская: «У каждого своя жизнь, и надо дать человеку её прожить»

«Вы меня направляйте в разговоре, потому что жизнь такая длинная, пёстрая», — попросила при встрече с журналистом «Городских новостей» Валентина Красовская. Профессор, доктор медицинских наук, заслуженный врач России, почётный гражданин Красноярского края, Валентина Павловна и сегодня в свои 97 лет продолжает работать и мудрым советом, добрым словом поддерживать всех, кто её окружает. Она относится к тому поколению, которое, пройдя голод, холод, тяжелейшее военное время, не сдалось, а приложив нечеловеческие усилия, построило сильнейшее социальное государство.

В прошлом году в 144-м номере нашей газеты от 6 декабря мы рассказали, как Валентина Павловна помогает бойцам СВО. В этом выпуске — беседа о жизни, медицине и сложностях уважаемого возраста.

КАКОЕ СЧАСТЬЕ, ЧТО ПАПУ ВЫСЛАЛИ СЮДА

— Валентина Павловна, вы ведь не коренная красноярка?

— Мы с родителями жили в Саратовской области, в большом селе Орлов-Гай. Папа был крестьянином, очень деятельным и успешным, но его сослали в Сибирь. За что — сложно сказать. Мы с мамой за ним сюда поехали, когда мне было четыре года, в 1932-м. Я очень хорошо помню Красноярск того времени. Мама работала продавцом в магазине на Базаихе. Я у неё была «заместителем». Мы сами убирали помещение и доставляли продукты. Помню, как возили хлеб. Я сидела в телеге, которая скакала по каменисто-глиняной улице Свердловской, караулила, чтобы кто-нибудь булочки не украл.

Позже, когда папа освободился, ему предложили жильё и работу в Канске — заместителем директора на монацитных приисках. Когда началась Великая Отечественная война, мне уже исполнилось 14 лет, я считалась взрослой, совмещала учёбу и работу на деревоперерабатывающем заводе.

— Вы в Красноярске уже больше 90 лет. Никогда не хотели вернуться на историческую родину?

— Когда мы уезжали из Саратовской области, думали, что Сибирь — что-то страшное. Но потом мама всегда говорила: какое счастье, что нашего папу выслали именно сюда. Она очень любила сибирскую природу. И я, хоть и объездила много стран, тоже люблю Красноярск. Вот выбрала квартиру на берегу Енисея — с видом на реку. Это очень красивое место.

МЕЧТА ИЗ ДЕТСТВА

— Как вы попали в медицину?

— Стать врачом — моя мечта. Когда мне было примерно пять лет, мы с мамой ездили на родину, в Саратовскую область, к её тётке. Она сильно болела. Рак. Мы хотели навестить дорогого нам человека, но не успели — приехали к похоронам. Я от взрослых тогда услышала: если бы женщину прооперировали, она бы ещё пожила. После этого и решила, что стану доктором. Маме сказала: если у тебя будет такая опухоль, я тебя спасу, ты будешь долго-долго жить!

Как только я научилась читать, нашла литературу по медицине. У меня была толстая книжка по анатомии. Мы жили в Канске в маленьком домике-засыпушке, в сараюшке. Папа его утеплил, и я на чердаке сделала себе лабораторию. Помню, когда училась в пятом классе, кошку, которую сбила машина, сначала прооперировала, а потом, как положено, с почестями и слезами похоронила.

Во время войны пришлось сделать операцию самой себе. Я работала на станке и отрезала кончик большого пальца. Он на кожице мотался. Я его не пришила, а как-то прилепила, примотала, аккуратненько забинтовала. Это была моя первая успешная операция. Немного уродливо получилось, не очень удачно с косметической точки зрения, но к этому возрасту он стал у меня значительно лучше, только рубец и шишечка остались. Когда работала хирургом, оперировать мне это не мешало.

— Получается, ваша профессиональная судьба была предрешена?

— Школу я окончила в 1944 году, и, если честно, была уверена, что пойду на фронт. Папа воевал с 1941 года, и в 1944-м в Литве умер в госпитале после ранения. Там его и похоронили. Через много лет мы его могилу нашли. Думали перезахоронить, но он был в братской могиле с ещё двумя бойцами. Моя мудрая мама сказала: как их сейчас разберёшь? Тем более, судя по фамилиям, это были люди разных национальностей. Так там и остался. К тому же литовцы ухаживали за захоронением.

На войну я готовилась, даже характер закаляла — держала руку над горящей свечой, растила в себе нечувствительность к боли. Но в результате на фронт не попала, а поступила в медицинский институт. Однако опыт, приобретённый в результате сознательных юношеских испытаний, мне и сейчас помогает. У меня перелом семи позвонков: два — в результате травмы, остальные — остеопороз. От сдавленных нервных корешков боли бывают сильнейшие, приходится терпеть.

— В 1940-е, наверное, было сложно в институте учиться?

— Жизнь была невероятная, нищая, но мы находили силы, с увлечением учились. Я в институте занималась гистологией, делала препараты, под микроскопом их исследовала. В анатомичке с подружкой по ночам препарировали трупы. Вот так — одни, а кругом покойники! Сейчас удивляюсь: как не боялись? Но страха не было, зато было интересно. Анатомия вообще — самое важное. Сейчас у докторов для диагностики есть КТ, МРТ, УЗИ. А у нас тогда — только знания и пальцы.

НОВАЯ ЭРА

— За 80 лет, что вы в профессии, насколько изменилась медицина?

— Я сейчас продолжаю работать, руковожу реабилитационной клиникой, которую создала в 1991 году. Делаю это дистанционно — через планшет. Но, по большому счёту, на пенсию я вышла в 1992 году. И даже тогда, в 1990-х, по сравнению с тем временем, когда я пришла в профессию, произошли значительные изменения.

Сейчас разница ещё более разительная, можно только восхищаться. У нас даже в фантазиях такого не было. Какая сейчас аппаратура, какие лабораторные исследования для диагностики! А хирургия? Многие операции вообще проводятся без разрезов. Это совершенно новая эра. Но и врачам нужна большая тренировка, чтобы через трубочку увидеть проблему и удалить её. Особенно важно это в хирургии новорождённых.

Большое развитие получила сосудистая хирургия. Недавно моей приятельнице сделали эндоскопическую операцию: у неё был тромбоз артерий, которые обеспечивают кровоснабжение головного мозга. А ещё у нас делают пересадку печени, почек — сложнейшие операции.

Химиотерапия тоже улучшилась: препараты стали более мощными и менее вредными. И всё это в Красноярске происходит. Просто чудо! Смертность, несомненно, снизилась.

Хотя и у нас были достижения. Одна моя ученица защищала диссертацию по гнойному перитониту у новорождённых. Когда она заявила, что у нас младенцы от этого не умирают, взрослые хирурги из комиссии говорили, что такое невозможно.

ОПЕРАЦИЯ СТОЛОВЫМ ПРИБОРОМ

— Вы стояли у истоков детской хирургии в Красноярском крае. До 1960-х в нашем городе это направление вообще не выделялось. Сложно было?

— Когда я училась в медицинском институте, в нём была только одна программа — лечебное дело. В 1958 году к ней добавилось педиатрическое отделение, а затем открыли полноценный педиатрический факультет. Но базы для занятий не было. Я преподавала и донимала руководство, чтобы предоставили нам помещения. И вот выделили подвал в хирургическом отделении больницы № 20. Ни оборудования, ни ремонта — только помещения. Мы со студентами сами его приспособили для занятий. Ещё была одна операционная в общем хирургическом отделении.

И вот стали к нам детей со всего края свозить. Мы брались за самые сложные случаи, в том числе пороки развития у новорождённых. К нам попадали малыши без пищевода, без прямой кишки, и им делали новые органы. Также оперировали ожоги, онкологию, нефрологию, травматологию, ортопедию. Только офтальмология и гинекология были отделены.

— Есть случаи, которые особенно запомнились?

— Было много сложных пациентов. Единственное, куда я не лезла, это мозг и сердце, которое оперировала Вера Филипповна Гливенко (профессор, инициатор создания кафедр факультетской хирургии и детской хирургии на базе хирургического отделения больницы № 20. — Ред.). Например, у меня была девочка с обширной опухолью в области ягодицы. На тот момент я уже занималась цитологией: пунктировала, брала материал, красила, смотрела клетки под микроскопом. Было очевидно, что у девочки саркома, — большая, вроде как ограниченная, но не вполне круглая, способная затрагивать седалищный нерв. Оптимальный вариант был — ампутация ноги и половины таза. Сейчас, вспоминая о том случае, думаю, как хорошо, что в студенчестве в анатомичке и попы тоже препарировала, знала, где какие нервные корешки. Рискнула — решила сохранить ногу. Попросила у ассистентов металлическую ложку — обычный столовый прибор. Мне её простерилизовали, и я выскоблила опухоль ложкой. Без хорошего знания анатомии ничего бы не вышло, в этом плане операция была сложная. Однако конечность ребёнку сохранить удалось. Остался косметический дефект. Тогда же не было никакой имплантации, никто не думал, что надо пустоту чем-то заполнить. Сейчас эта пациентка сама уже на пенсии, несколько лет назад меня разыскала, мы с ней пообщались.

ПАЦИЕНТ СТАЛ ДОКТОРОМ

— Продолжаете общаться с пациентами?

— Вообще, они меня часто навещают. Недавно приходила пациентка, которую я оперировала, когда ей было восемь лет. Она попала под высоковольтную линию, больше всего пострадала одна нога — была прожжена до кости. По тем временам считалось, что сохранить конечность невозможно. Но всё же удалось. Было шесть операций — наращивала ей её же кожицей, которую брала с других частей тела. Эта женщина меня как-то увидела по телевизору и разыскала. Показала ногу, от ожога осталась ложбинка на коже.

Или вот ещё одна трогательная история. Иду на работу, на крыльце мальчик сидит. Иду с работы — он всё ещё на крыльце, плачет. Спросила, что случилось. Оказалось, что у ребёнка костный туберкулёз, колено поражено. Приехали с папой из деревни, а мест в больнице нет. Взяла его к себе в отделение, прооперировала, сохранила ногу, только хромота осталась. Мальчик потом тоже стал доктором.

Все операции у детей тяжёлые, даже грыжа. Особенно у маленьких. Ребёнок ведь ничего не скажет, а его надо продиагностировать. Кроме того, тогда ведь у нас не было не только диагностической аппаратуры, но и достаточно хорошей анестезии. Тем не менее, если какой-то сложный случай, говорили: «Валентина Павловна пусть разбирается». Вот младенец, и у него то ли аппендицит, который надо оперировать, то ли кишечная инфекция, которую оперировать ни в коем случае нельзя. Приходилось полагаться на опыт и знания.

— А сейчас врачи ещё жалуются на большую нагрузку…

— Сейчас действительно большая нагрузка. На приём пациента отводятся считаные минуты. Я сама себя лечу, однако раз в два-три года появляюсь в поликлинике. Конечно, доктора при диагностике уже и не раздевают больных, не стучат, не щупают, сразу отправляют на УЗИ, МРТ, на лабораторные исследования. Но всё равно врачам очень сложно.

— Что было самым сложным в профессии?

— Не всё шло у нас гладко. Боль детей было тяжело переносить. У меня много сострадания. Даже когда училась в ординатуре, профессор Образцов (Георгий Образцов — с 1944 по 1950 год работал завкафедрой факультетской хирургии Красноярского медицинского института. — Ред.) мне настоятельно рекомендовал пойти в педиатрию, потому что для хирургии я слишком мягкая, добрая.

— Профессия не сделала вас циником?

— Нет, наоборот, из-за сострадания к каждому пациенту я и ушла из хирургической практики, хотя могла бы ещё работать. Но в какой-то момент из-за переживаний во время операций начались головокружения, даже теряла сознание. Однажды увезли в стационар, решили, что инфаркт. Хорошо, что к тому времени я уже выучила студентов, была замена, могла позволить себе отойти от практики. Но сама работа врача замечательная! Знаете, что особенно важно? Доброе отношение к пациентам. Ничто так не помогает, как внимание к пациенту.

— Значит, сила убеждения — это не выдумка?

— Конечно. Внушение, убеждение большую роль играют. Первые 25 лет после института я работала в краевой больнице. Помню, делаешь обход, посидишь рядом с пациентом, пошепчешься. А он и говорит: я уже поправился. Если врач хорошо знает свою тему, он может глубоко обосновать необходимость процедур, рассказать о заболевании. Важно, чтобы пациент видел не формальное отношение, а то, что доктор пытается вникнуть, найти причину болезни и на неё подействовать, подобрать лечение. От этого человеку в самом деле становится лучше. А главное, у него появляется уверенность, что он поправится. Вера спасает. Вот я со своими заболеваниями не должна бы уже жить. Много знаю таких случаев. Вроде по всем параметрам человек не должен жить, а смотришь: сам организм даёт приказ выздороветь.

ХОЧЕТСЯ БОЛЬШЕ ВНИМАНИЯ

— Вы в своём уважаемом возрасте остаётесь очень позитивной. Но часто бывает так, что с годами характер у человека портится. Что нужно делать, чтобы сохранять оптимизм?

— Это очень трудный вопрос. У одной из моих пациенток сейчас такая проблема. У неё мама жила в деревне, а когда состарилась, дочка забрала её к себе в Красноярск. Бабушка ворчливая, вмешивается во всё. Понимаете, у человека накоплен огромный опыт, ей хочется поучить. А дочке уже самой к семидесяти годам, она сама учёная. Пациентка просила у меня помощи, я даже ездила к ним в гости, пыталась с матерью разговаривать, проводила некую психотерапию. К сожалению, не получилось.

Обращаются ко мне люди с этой проблемой, потому что видят: никому не досаждаю, сама себя обслуживаю. Но я всё предусмотрела заранее, чтобы мне не быть в старости обузой, чтобы не испытывать обид из-за невнимания близких. С детства любила шаги наперёд просчитывать, даже шахматами увлекалась. Создала себе материальную базу, всё разместила так, чтобы никому не мешать. Дети и внуки рядом, навещают. Конечно, хочется больше внимания. Иногда что-то делают, а у меня появляется желание поправить, сказать, что можно лучше. Но я не заставляю их переделывать. Иначе дети могут сойти с ума. Надо дать им свободу! У каждого своя маленькая жизнь, надо дать человеку её прожить.

Но и бросать стариков нельзя! Нужно хотя бы звонить: «Как ты, как самочувствие?» Хорошо, если со старушкой по соседству есть другая старушка, чтобы они могли в картишки поиграть, посплетничать, поговорить, обсудить, что идёт по телевизору. В старости общение особенно важно. До вашего прихода мне было хуже. Вы появились, мы беседуем — это как таблетка. Некоторые люди любят обнимашки. Учёные уже доказали: когда обнимаешь, отдаёшь другому всю свою доброту.

А вообще, если говорить о стариках, то к этому возрасту их надо готовить заранее, чтобы они помнили — между поколениями сейчас большой разрыв в знаниях. Вот у меня монография, две диссертации, я вслепую печатала на машинке, потом на компьютере. Но сейчас по сравнению с моим правнуком-шестиклассником я по уровню владения технологиями как трёхлетний ребёнок.

ДОСЬЕ

Валентина Павловна КРАСОВСКАЯ

Дата рождения: 18 июня 1927 года.

Деятельность: после получения диплома по специальности «лечебное дело» в 1952 году начала трудиться врачом-хирургом Красноярской городской больницы. Совмещала работу с научной и преподавательской деятельностью в Красноярском медицинском институте, являясь заведующей кафедрой детской хирургии.

С 1965 года в течение десяти лет активно занималась созданием базы для детской хирургии.

В 1974 году была утверждена руководителем межобластного центра детской хирургии, а позднее — главным внештатным детским хирургом Красноярского краевого отдела здравоохранения.

15 лет возглавляла краевую организацию общества «Знание», объехала с выступлениями и конференциями множество других регионов страны, а также страны Европы и Америки.

В 1991 году Красовская создала частный медицинский центр.

Достижения: заслуженный врач Российской Федерации, доктор медицинских наук, профессор, заведующая кафедрой детской хирургии Красноярского медицинского института (с 1972 года). Создатель и первый руководитель межобластного центра детской хирургии в Красноярске (с 1974 года). Почётный гражданин Красноярского края.