Владимир Васильев: “На сцене нужно быть первым”

Владимира Васильева называют идеалом мужского танца ХХ века. Пресса писала, что он сумел преодолеть силу земного притяжения — его прыжок на сцене был как бы невесом. “Безбрежный танец Васильева, гениальный танец Васильева”, — так отзывались о творчестве танцовщика и поклонники, и придирчивая критика. Сегодня лучший танцовщик ХХ века (этим титулом он владеет официально), народный артист СССР Владимир Васильев ставит новый балетный спектакль в Красноярске.

— Владимир Викторович, почему выбран именно спектакль “Красный мак”?

— Это первый советский балет, который имел колоссальную популярность. Он не шел на сцене почти пятьдесят лет. Уже выросло третье поколение, которое вообще не видело “Красный мак”, никогда не слышало музыку Глиэра, не знает историю создания этого спектакля… Мы решили возродить на сцене этот замечательный балет, но уже в эстетике сегодняшнего дня. Есть еще одна причина, почему я взялся именно за эту постановку. В последнее время мы очень увлеклись мужским танцем, у нас почти все балеты мужские — “Спартак” и так далее. Мне бы хотелось возродить интерес к главной героине на сцене. А “Красный мак” — спектакль, в центре которого женская судьба.

В моей постановке есть и чистая классика, и острохарактерные танцы, есть юморические номера и лирические сцены, есть акробатика и даже почти эстрада. В этом смешении стилей и жанров была великая сила периода, который мы сегодня называем драмбалетом. Против которого все восстали, потому что он приелся. Отсюда вывод: искусство обязательно должно быть разнообразным, не стоит замыкаться на чем-то одном. Тогда театр будет интересен и зрителю, и актеру.

— Судьба Вас связала с легендарными личностями русского балета. Среди них — Галина Уланова, которая сыграла одну из ключевых ролей в Вашей судьбе. Ведь по окончании училища Вам нравились демихарактерные роли, а Уланова увидела в Вас классического танцовщика…

— Она не увидела, а вывела меня в классику. Если бы не она, может быть, я никогда не танцевал бы классических героев. Ведь я действительно не любил образы этих вечных мечтающих принцев. В ролях старого классического репертуара мне не хватало неистовства, порыва, мужского начала, если хотите. В каждую свою классическую роль я пытался привнести что-то свое, переосмысливая все, что было до меня. А потом постепенно появился и новый репертуар, созданию которого способствовали сами танцовщики.

— Главное, чему научила Вас Уланова?

— Наверное, трудолюбию. Она считала, что самое ценное в артисте желание много работать, что любой талант в человеке может погибнуть, если в нем не будет одержимости своей профессией. Нужно постоянно заниматься, причем с годами все больше и больше. Она не просто декларировала этот принцип, но была живым примером трудолюбия и служению профессии. Уланова своей жизнью доказала, что это самое главное.

— Числа Ваших побед на сцене просто не счесть… В конце прошлого века Вам присвоили звание “Лучший танцовщик ХХ века”. Каково быть первым?

— Каждый артист, выходя на сцену, должен чувствовать себя первым, единственным, неповторимым и главным. Но таким он должен себя чувствовать на сцене, а не за кулисами. А часто бывает наоборот. Перед каждым выходом на сцену я волновался, и с годами мое волнение только усиливалось. Но на сцене все забывал. Если готовил какую-то роль, считал, что в ней обязан быть лучше других.

— Лучшие постановки Григоровича в Большом театре связаны с Вашим именем. Но в 1980-е годы между Вами произошел разлад, Вам пришлось уйти из Большого театра…

— Тут надо уточнить: не я ушел, а меня ушли. Был на гастролях, а когда вернулся, узнал, что в театре меня больше нет. Как и Максимовой, Плисецкой, Лавровского, Лиепы… Почему так случилось, вопрос не ко мне. Хотя понимаю, что уход нашего поколения из театра был неизбежен. Другое дело, в какой форме. Когда я пришел в театр в 1959 году, то все хорошие, талантливые артисты, несмотря на возраст, оставались в театре, но на других ролях. Если раньше тот же Александр Иванович Радунский выходил в Капитане и Капулетти, возраст работал на него в этих ролях… Но потом эти роли вдруг исчезли из репертуара: все стали оттанцовывать, и старикам больше не находилось места в постановках. Это печально, потому что с уходом возрастных артистов со сцены пропала правда чувств и эмоций, спектакли стали выхолощенными.

— Когда Вы ушли из Большого, для Вас это была потеря или приобретение?

— Только плюс. Я намного больше стал ездить по миру, гастролировать как танцовщик, активно ставить спектакли. У меня не было паузы, поэтому перехода из одной жизни в другую я не заметил. Когда же возникали перерывы, все равно находилось дело: или рисовал, или писал стихи.

— Что же такое случилось, когда в 1995 году Вы, изгнанник, вдруг стали художественным руководителем-директором Большого театра?

— Это произошло неожиданно. Никогда не думал, что стану директором Большого театра. Просто после распада Союза наступили времена, когда искусство, как, впрочем, и многое другое, оказалось в большом упадке. Театр раздирали противоречия, какие-то бесконечные распри… Поэтому нужен был приход человека, который бы имел имя в искусстве и мог объединить противоборствующие стороны. Выбор пал на меня. Три часа со мной разговаривал тогдашний премьер правительства Виктор Степанович Черномырдин, уговаривая занять пост не только художественного руководителя, но и директора театра. Я согласился. Поэтому, когда пришел в театр, стал заниматься не только балетом: все цеха были разрозненны и воевали друг с другом, а я хотел всех объединить. Представьте, какой огромный там коллектив: только творческий состав на тот момент насчитывал тысячу человек. Но всем хорош не будешь. Те, кому вы сделали добро, не будет об этом говорить, считая, что так и должно быть. А те, чьи интересы вы ненароком затронули, будут кричать об этом на весь мир.

— Почему Вас тогда называли “Василием Блаженным”?

— Наверное, потому и называли, что верил в утопию, думал, что можно сделать так, чтобы все стали счастливыми. Сейчас отлично понимаю, что это была неосуществимая идея.

— Вы много сделали для театра за пять лет руководства, при Вас заговорили о возрождении Большого, но тем не менее должность худрука в 2000 году упразднили, и Вы вновь покинули Большой. Это акция по упразднению была направлена против Вас?

— Не знаю. Даже не хочу об этом говорить. Мы просто вошли в иное время, где деньги определяют все. Пришло время менеджеров. Но искусство на одних менеджерах далеко не уедет. То есть люди, конечно, продавая искусство, могут получить выгоду, а вот искусство от этого пострадает однозначно. Сегодня это происходит не только с театром, но и со всей страной.

— Вас называют новатором, преобразователем мужского танца, Вы чувствовали себе революционером в балете?

— Я же все эти новшества вносил не ради революции. Все новое шло от логического построения роли, образа, от тесной связи с тем, чему меня учили старые мастера. Эта связь для меня очень дорога .

— Без каких людей не было артиста и человека Владимира Васильева?

— Этих людей, к счастью, довольно много: их десятки. Каждый внес свою лепту. Хотя, наверное, есть один человек, который перевернул мое сознание — это Бежар. Он мне много дал в плане понимания свободы творчества. Для него никогда не существовало проблем в выборе того или иного произведения, музыки, он соединял в своих постановках на первый взгляд не сочетаемые вещи. Мы же всю жизнь находились внутри одного потока — соцреализма. Все знали: нужно делать вот так. И никто не задавался вопросом: а почему, собственно, нельзя иначе? Бежар раскрыл мне глаза: оказывается, можно и иначе. Своим примером он избавил меня от шор.

— Сегодня Вас знают не только как танцовщика и хореографа, но и как поэта, и живописца. По всей видимости, художественный и поэтический дар у Вас был с детства, но тем не менее Вы выбрали танец. Почему?

— Это случай, что я попал в балет. Семья моя не имела никакого отношения к искусству. Я очень любил народные танцы, танцевал в ансамбле. Педагоги сказали моей маме, что у меня талант и мне нужно учиться в хореографическом училище. А попав в училище, завяз в балете навеки. Знаете, чем хороша и плоха наша профессия? Уж коли ты попадаешь в нее, она делает тебя своим рабом. Обязанность каждый день приходить к станку и заниматься не оставляет тебе времени ни на что другое. Поэтому пока танцевал, почти не имел возможности ставить спектакли. И на живопись у меня не хватало ни времени, ни сил. Когда я закончил карьеру артиста балета, то в качестве некой компенсации в моей жизни появилась живопись. Кстати, сегодня она занимает в моей жизни больше времени, нежели хореография.

— Есть такая строчка у Визбора: “И даже в области балета мы впереди планеты всей”. Сегодня мы удерживаем лидерство в балетном искусстве?

— Если в советские времена мы были непререкаемым авторитетом, то сейчас этот авторитет уже совсем небезусловен. Сегодня в мире есть потрясающие классические танцовщики. Например, на Кубе, в Корее, Китае… А ведь еще недавно там не знали о таком виде искусства, как балет. Когда мы приехали на гастроли в Китай в 1959 году, люди не понимали, как им относиться к тому, что происходит на сцене: балет они видели впервые. А теперь получают гран-при и золотые медали на престижных конкурсах.