Анатолий Левитин: «Реализм - синоним профессионализма»

Он верит в красоту жизни. Считает, что только реальное искусство способно разбудить в человеке самое лучшее. А все новомодные течения - перфомансы и странные инсталляции - для него не более чем профанация, удел дилетантов.

Казалось бы, его жизнь была запланирована где-то свыше, что в этой жизни он мог стать только художником. Но на самом деле изначально его, мальчика с абсолютным слухом, родители готовили в музыканты. И, возможно, если бы не маленькое детское ухищрение, то сегодня мы бы знали Анатолия Павловича Левитина не как мастера живописи, народного художника России, а как пианиста.

- Анатолий Павлович, правда ли, что художником Вы стали благодаря детской хитрости: не хотели заниматься на фортепиано и симулировали болезнь?

• Было такое. Вообще должен был стать музыкантом. Отец был скрипачом. У него была одна проблема - он очень боялся публики, поэтому при зрителях на концерте играл плохо, а дома - великолепно. Он был учеником Ауэра Леопольда Ауэра (Леопольд Ауэр - основатель русской скрипичной школы - Прим. автора). Так вот, в доме у нас постоянно музицировали: играли отец, мать и гости. Среди гостей было немало выдающихся людей - например, великий скрипач Давид Ойстрах, который очень любил и ценил моего отца. Ойстрах, которого все звали Додик, играл со мной в шахматы и иногда, чтобы подогреть моё самолюбие, - поддавался. В общем, с детства я был окружён музыкой и музыкантами, и судьба моя была предопределена. Мне наняли учительницу по фортепиано - сухую, строгих правил женщину Елену Бернгардовну. Так как у меня был абсолютный слух, я быстро запоминал пьесы, играл, не глядя на ноты, но пальцы ставил неправильно - за это она била меня линейкой по рукам.

Мне это дело надоело, и в один прекрасный день сказал папе, что не поеду на урок, потому что у меня болят ноги. Мне было восемь лет. Так началось моё грандиозное враньё. Родители, естественно, переполошились, стали лечить. Я до того заврался, что меня поместили в клинику курортологии. Известный профессор Розен и поставил диагноз - полиартрит на почве хрониосепсиса. Меня это очень позабавило. Меня чем-то кололи, делали исследования - мучили ужасно. Но я терпел, потому что назад хода уже не было. В общем, при взрослых я изображал больного мальчика, а когда дома никого не было - бегал, прыгал, танцевал. Так продолжалось года два. Потом меня отправили на курорт, где произошло «чудо» - я выздоровел. Но эта псевдоболезнь явилась началом моего увлечения рисованием. До этого я тоже рисовал. У нас в Москве дома были мраморные подоконники. В раннем детстве я их изрисовывал полностью. Потом мама смывала мои художества, и у меня вновь появлялось поле для деятельности. Из-за «больных» ног я перестал ходить в школу, у меня появилось много свободного времени, и я стать рисовать постоянно. Как и любой мальчишка, обожал технику, поэтому рисовал дирижабли, пароходы. Мой любимым был дирижабль «Клим Ворошилов», его рисовал. Надо сказать, что я рос обычным советским ребёнком и гордился своей Родиной неимоверно.

Мой дядя - Лев Вязьменский был художником. Когда первый раз пришёл к нему в мастерскую, был потрясён: запас красок, холст, где была начата картина… Один раз увидел, как какой-то старик, потом выяснил, что это был известный художник Василий Бакшеев, писал этюд. Гляжу и ничего не понимаю: у него фиолетовая земля и такие же стволы деревьев, но я же знаю, что они - коричневые… Потом я стал внимательно смотреть на его картину и природу и понял, что Бакшеев прав. Это стало открытием для меня, началом импрессионистического видения. В 1935 году меня отправили учиться в Ленинград в среднюю художественную школу.

- Ещё о детстве. Прочитала, что Вы помните похороны Ленина. Но Вам тогда и двух лет не было.

• Это скорей не воспоминание, а память об ощущениях. Помню, как я сидел на плечах у папы, что был страшный мороз, что люди, которые провожали в последний путь вождя, были в тулупах, и как они вытирали рукавами носы. Помню, как я описался.

- Среди Ваших работ портреты известных людей. Среди них есть и простые, и известные. Как Вы выбирали своих героев, что должно быть в лице и душе человека, чтобы захотели его написать?

• Это трудный вопрос. Побудительные причины для создания портрета могут быть самые разные. Иногда это интересная внешность, но когда узнаёшь человека, уже приходит другое видение. Вот, например, я писал портрет гидромонтажника Рогозы на Саяно-Шушенской ГЭС. Он меня поразил своей необыкновенной смелостью. Работать над его портретом было сложно: рабочий всё время лазил по лестницам, а я за ним с этюдником болтался, чтобы поймать его в работе. Но среди моих работ довольно много портретов и людей искусства. Я большой поклонник музыки и страстный театрал, поэтому меня всегда влекут талантливые личности. В театре начал бывать с ранних лет. Мой отец служил в театре Мейерхольда, и в детстве я сумел побывать на легендарных мейерхольдовских спектаклях: «Ревизор», «Последний решительный», «Дама с камелиями» в главной роли с Зинаидой Райх. Среди почитаемых мною актёров - Олег Басилашвили. Мне очень приятно, что он включил в свою книгу портрет моей кисти, где я изобразил актёра и его роли. Ну и, конечно, я бывал постоянным слушателем концертов Ленинградской филармонии, где выступали такие замечательные музыковеды, люди-легенды Иван Соллертинский, Ираклий Андроников.

Я знал многих. Отец, например, познакомил с главой дирижёрской школы Ленинграда Мравинским. Хотя он был блистательный дирижёр, красавец, но музыканты его не очень любили - Мравинский был большим профессионалом, но холодноват, не очень эмоционален. Они отдавали предпочтение Натану Рахлину, который был настоящим творцом на сцене. Я был покорён, как он дирижировал Девятую симфонию Бетховена, и захотел написать его портрет. Он согласился. Я пришёл на встречу. Звоню в квартиру, открывает мне сам Натан Рахлин. И я вижу, Боже: один глаз в одну сторону смотрит, второй - в другую, лицо невыразительное, сам толстый. Думаю, что же мне делать?.. Стал писать, чувствую - не идёт работа. Ну нет в его лице вдохновения, которое я наблюдал на сцене. Он вдруг говорит: «Я вас понимаю, меня очень трудно рисовать, я похож на колбасника. Может, нам оставить эту затею?» Я был упрямый - не согласился, сказал: «Попробуйте петь про себя Шестую симфонию Чайковского». Рахлин начал петь, и у него переменилось лицо - оно стало прекрасно. В таком состоянии я его и нарисовал.

Писал я и красноярцев. В том числе и Дмитрия Хворостовского, когда он ещё работал в нашем оперном театре. Услышал по радио, как он исполняет партию Елецкого, подумал, какой великолепный баритон, мне захотелось нарисовать его. Мы встретились, но я никак не мог поймать нужное выражение лица - с лица Хворостовского не сходила голливудская улыбка. Я сказал: «Дима, вы такой улыбчивый, у вас, наверное, нет совсем врагов». «Нет, есть, - сказал он. - Первый муж моей жены». В общем, мы с ним интересно работали.

- Как Вам, убеждённому реалисту, живётся в эпоху, где восхваляется и поднимается на щит так называемое концептуальное искусство, когда даже унитаз, поставленный в музее, объявляется художественным произведением, а автор инсталляции - гением?

• Я это называю наступлением воинствующего дилетантизма. Причём это общемировая тенденция. Нам надо держаться, хотя очень трудно не отступать под таким натиском. Борюсь с дилетантами как могу. Признаюсь, что для этого пользуюсь служебным положением, и мой пост председателя регионального отделения «Урал, Сибирь, Дальний Восток» Российской академии художеств в чём-то помогает. Во всяком случае, наши творческие мастерские не выпускают подобного безобразия.

В абстракции тоже есть свой смысл, своя гармония. Среди абстракционистов я признаю Кандинского. Я вижу в его работах смысл и красоту, потому что там есть гармония. Малевича не понимаю и не признаю. Я видел его ранние произведения - портреты - очень средний был реалист. Потом он придумал свой «Чёрный квадрат». Хотя загадке «Квадрата» посвящены целые трактаты, не понимаю, о чём тут можно вообще говорить, для чего и зачем это всё. Мне это чуждо. Очень люблю импрессионистов - Моне, Сислея, Писсарро, но с моей точки зрения, импрессионизм - это разновидность реализма.

Реализм для меня - единственная форма выражения в искусстве, потому что отражает живое. Реализм бессмертен. Потому что, когда рождается ребёнок, он начинает рисовать домик, как из трубы идёт дым, а рядом - собачку. Он изображает реальность, жизнь, а не какую-то абстракцию. И это естественно. А самозванцы, которые сейчас отрицают реальное искусство, наносят колоссальный вред. Они агитируют за мертвечину, отрицают живое, потому что у них внутри нет совести и чистоты. Тяга к реальному - это здравое восприятие искусства.

- Но многие, кто занимается актуальным искусством, утверждают, что они не хуже мастеров традиционных направлений обладают азами академизма. Якобы они просто его переросли.

• Тому, кто по-настоящему поймёт и освоит основы профессионализма, очень трудно свернуть в сторону, потому что ему откроется тайна - прелесть создания живого. Если человек хочет искренне выражать своё отношение, а не гнаться за дешёвой славой, он останется верен себе и искусству. Реализм - это синоним профессионализма. Если художник изобразит вместо уха вареник, значит, он не умеет рисовать.

Досье:

Анатолий Павлович Левитин, живописец, народный художник России, руководитель регионального отделения «Урал, Сибирь, Дальний Восток» Российской академии художеств, возглавляет живописную мастерскую РАХ в Красноярске. Родился в 1922 году в Москве. В 1936-1941 годах занимался в Средней художественной школе при Всероссийской академии художеств в Ленинграде. В 1941 году призван в Красную армию, закончил училище зенитной артиллерии. Воевал на Северо-Кавказском фронте.

Награждён медалями «За оборону Кавказа», «За победу над Германией». В1945 году был принят на второй курс живописного факультета Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Первую большую известность принесло участие во Всемирной выставке в Брюсселе в 1958 году, где его картина «Тёплый день» получила бронзовую медаль. Среди работ - портреты, жанровые и исторические картины, пейзажи. Произведения Левитина находятся в собрании Государственного Русского музея, в музеях и частных собраниях России, КНР, Японии, Франции и других странах.