Подружкин подоконник: «Секретики»

«Вы, что ли, подкоп какой делаете?» - спрашивает тётя Стюра, гремя пустым помойным ведром. Платочком она повязана низко, по самые глаза, идёт вперевалочку, похлопывая галошами, остановится посреди двора, посмотрит из-под руки… Подкоп! Понимают ли эти взрослые, что мы ни много ни мало клад закапываем! Секретиком называется! Все приличные люди в детстве делали секретики и знают, какая это дорогая сердцу штука. Выкапываешь небольшую ямку где-нибудь в укромном месте (под тротуаром в самый раз), кладёшь в неё маленькое сокровище - красивый фантик, чудной камешек, старую брошку - и закрываешь стёклышком от бутылки.

Лучше, если стекло выпуклое (отколыш от горлышка) и даже цветное - зелёное газировочное или пивное коричневое, тогда секретик смотрится ещё эффектнее. Засыпаешь секретик землёй, замаскировываешь кусочком дёрна или камушком, щепкой какой - ну, чтобы не заметил, не выкопал никто - и забываешь о нём, лучше надолго. А в каком-нибудь другом месте, за домом, например, или в палисаднике, ещё пару таких секретиков закапываешь. Самый смак, самое удовольствие - показывать потом секретики: аккуратно разроешь землю в заветном месте, а там сквозь стеклышко - живая картинка.

Оранжевая календула, или огромный кузнечик на лепестке пиона, или белочка на фантике… И чем больше у тебя секретиков, и чем причудливее, неожиданнее они, тем больше к тебе уважения и почёта. Жаль только, иногда мальчишки (они секретиков не делают), прознав о наших сокровищах, разоряют, вырывают наше добро - какая обида, какие горькие слёзы, когда видишь это разорённое гнёздышко тайны!

Елена Жарикова

«Мои глазки, ваши брови - всё доводит до любови»

…Мальчика этого, объект моих сердечных волнений, я знала давно, с детсадовских времён - жили неподалёку, - но столкнулись мы нос к носу только в школе, и я стала трепетать, трепетать внутренне и замирать, как только он приближался: ну хотя бы в тот момент, когда я дежурила на входе (была у нас такая обязанность), а он являлся вдруг - чарующе-прекрасный, близко-далёкий... Разумеется, никакого контакта поначалу - так, внутренний ужас, какое-то девичье «ах!», страх взглянуть даже в его сторону и ожидание нового дня: что сегодня будет хорошего? Увижу ЕГО! Он был похож на маленького Ленина на октябрятской звёздочке, совершенная копия: хорошенький, с большим лбом, над которым плотно курчавилось тёмное облачко, с совершенно круглым упрямым затылком, с каким-то хитрым, прицельным голубым глазком, ямочками на щеках, херувимскими губками...

Словом, я млела и цепенела, когда он приближался на пушечный выстрел или тем паче заговаривал со мной. Казалось, совершенно немыслимым оказаться с ним в одной игре и уж совсем непостижимым - сидеть за одной партой! Помню, мы очень увлекались в эти годы маленькими блокнотиками, куда записывали и приклеивали всякий вздор: песенки, стишки, картинки, вырезанные из журнала «Пионер»... И мне папочка подарил такой зелёненький блокнотик в красивой обложке, что я припрыгивала и пела (когда не плакала - я пела!). И я туда приклеила вырезанный портретик всеми любимой Яны Поплавской - Красной Шапочки - и любимые песенки. И вот когда Володька очередной раз проходил мимо меня, я осмелилась показать ему этот блокнотик - вот мол, смотри, что у меня есть! И он, представьте себе, полюбопытствовал, смотрел-завидовал...

То ли учителя уловили электрическую волну, которая колебалась между нами, но нас ПОСАДИЛИ ЗА ОДНУ ПАРТУ! Это было потрясение! «В целях профилактики правонарушений» нас время от времени пересаживали, и я непременно оказывалась бок о бок с каким-нибудь сопливым двоечником... А тут! Я и глаз поднять не смела и с трудом сохраняла равнодушную физиономию, когда это произошло. И самое-самое, о Боже!, - я почуяла, что и он ко мне - кажется-неужели? - неровно дышит: вот как-то боязливо, особенно тихо-нежно спрашивает ручку или ластик, как-то улыбается странно... Я не смела поверить.

Надо ли говорить, что сидеть с ним рядом было сбывшимся счастьем и страхом-мученьем! Я не помню, как я училась в третьем классе, какие оценки получала, что вообще было в эти годы - второй, третий, четвёртый - всё смутно, коме того, что происходило во мне. Кажется, я училась без напряга, кажется, немного грязными были тетради, и мама заставляла меня переписывать, кажется, я любила петь на классном часе... это тоже было что-то!

Учительница Валентина Никитишна говорила: а теперь спойте свою любимую песню! И надо было выйти перед всем классом(!) и спеть - вы бы не испугались? А вот я, самая трусливая трусиха на свете, словно оторвав внутри что-то, встаю и иду петь (конечно, чтобы показать ЕМУ, как я хорошо пою, какие песни замечательные я выучила с пластинок!). Я пою про жирафа, который беззаботно гуляет по своим африканским просторам; про юного трубача (с комом в горле пою), который «был настоящим трубачом», про карусельных лошадок, что «целый день бегут-спешат»...

Потом был четвёртый класс, и его мама вела у нас географию: подчеркнуто стройная, голубоглазая, узкогубая, в голосе металлические нотки. Я всё время чувствовала, что она СЛЕДИТ ЗА МНОЙ (уж такая проницательная, наверняка видела, что мы с Володькой не столько географией и историей увлечены, сколько друг другом...)

Грянула очередная пересадка - и я не успела глазом моргнуть, как его пересадили за мою спину с самой красивой девочкой в классе, с Маринкой, у которой уже пышнела на зависть всем девочкам весенняя грудь и нежно румянились щёки, а самое главное - на спине её горделиво покоилась толстенная и длинная тёмно-русая коса! А ко мне посадили сопливого-нерадивого Ваську, с которым никто сидеть не хотел!

Володька ещё долго будет тыкать меня в спину то карандашом, то ручкой - наверное, ещё полгода, пока его опять, уже в пятом классе, не посадят рядом со мной.

В пятом классе у нас начал меняться характер поведения, пацаны шалели и проявляли к противоположному полу явные (дикарские!) знаки внимания. Володька стал мне дерзить, поварчивать, словно начал стесняться меня - или того, что на нас поглядывают как-то... Нет, он не носил мне портфель (это в нашей школе казалось диким, невозможным), не провожал до дома, не покупал пирожки в буфете, не защищал меня от мальчишек - словом, он никак не выдавал своей долговременной симпатии.

По мере взросления его характер стал портиться - прямо на глазах, к ужасу моему! - он жаднел, при общем озорстве прятался за чужие спины, начал списывать, ловчить, соглашаться со всякими негодяями (а я судила своих одноклассников очень строго!)... Мне с каждым днём становилось грустнее. Чувства мои омрачались сознанием того, что я втайне обожаю недостойного человека. А потом в один день всё кончилось!..

Я пришла перед началом урока и обнаружила, что у нашей парты нет стульев. Володька притащил откуда-то стул и поставил СЕБЕ. Эгоист какой! - подумала я. Да нет, не мог он так сделать, сейчас звонок, а мне сидеть не на чем. Возьму стул себе. Взяла и села. В одно мгновение он вспыхнул, озлился, сжал кулаки и кааак треснул мне оплеуху!!! У меня и дыхание остановилось, и я не могла ничего сказать, как только: «Ты?! Ты?!» И разразилась рыданиями... Это была такая страшная точка в наших отношениях, такое оскорбление, от которого долго заживала душа. Сбежались, конечно, все, Пётр Васильевич, классный наш, со свойственной ему экспрессией ахнул: «Ты её ударил?».

С того дня словно шарик лопнул - и воздух вышел, словно вытекла вода из треснувшего кувшина: Володька для меня больше не был (хотя доучились в одном классе до выпуска). Я только видела, что он становится всё более отталкивающим, почти омерзительным, видела, как он хитрит, каким эгоистичным, сытеньким барчуком становится...

(Из книги «И на прозрачных крыльях сна летело детство»)

Рисунки Кристины Юрьевой