Леонид Радзиховский: «Россия — страна-подросток»

В этом году на одном из самых известных форумов искусства, Венецианской биеннале, Россия предстанет перед мировым сообществом в виде… гигантской неваляшки, страны Ваньки-встаньки. Именно такой концептуальный образ, созданный Виталием Сабуровым, получил Гран-при по итогам конкурса арт-концепций “Национальная идея России”, организованного творческой группой CF Art Group. Финал этого большого отбора, на который поступило около 500 работ, прошёл в Москве совсем недавно. О замысле конкурса и поиске национальной идеи России мы говорим с известным российским публицистом Леонидом РАДЗИХОВСКИМ.

— Леонид Александрович, а на Ваш взгляд, у России сегодня существует какая-то национальная идея? И если да, то что она из себя представляет, нужна ли она нам?

— Национальная идея — это виртуальное образование. А виртуальное образование существует постольку, поскольку о нём говорят. Оно пребывает в сознании людей, которые это дело обсуждают, а также в продуктах их творчества. Национальную идею обсуждают добрую сотню лет, начиная от Достоевского (да и, наверное, даже раньше, славянофилы, например), заканчивая нашими современниками. Соответственно, вопрос, нужна ли эта идея, лишён всякого смысла. Раз говорят, значит тем, кто о ней говорит, она, по-видимому, нужна. Их же не под угрозой смертной казни заставляют рассуждать об этом.

Осталось определить, что же такое наша национальная идея. Но ответ в любом случае получится бессмысленный: если вы скажете, что это “такое-то, такое-то и такое-то”, то куда вы денете всех остальных обсуждающих? В тюрьму? Значит, эта идея — ровно то, что о ней говорят. Во всём многообразии мнений.

— В таком случае, как лично Вы видите нашу национальную идею?

— Я в этом плане совершенно не оригинален и не пытаюсь им быть. Эту идею многие философы выражали. Называется она догоняющая цивилизация. Россия ступила на европейский путь со времён Петра, к этому времени другие страны уже довольно далеко прошли. С тех пор происходит следующее: догоняем — перегоняем, перегоняем — догоняем. И так повторяется на разные лады.

Впоследствии выяснилось — точнее, это всегда было очевидным, — что догонять других нам гораздо сложнее, чем перегонять. Мы ещё в школьных учебниках читали про то, как при Александре I русские казаки входили в Париж, а при Сталине советские войска взяли Берлин. Наши писатели и музыканты неоднократно, можно сказать, обштопывали современных им западных коллег. Тот же Чайковский был в каком-то смысле более востребован в Европе, чем многие европейские композиторы. То есть перегонять у нас получалось. А вот когда Россия догоняет, расстояние от неё до намеченного объекта остаётся примерно тем же самым. Как это может быть в физическом мире, представить трудно, а вот в культурном пространстве так реально получилось.

— Но это можно назвать неизменным состоянием России, в котором она находится не годы и десятилетия, а века. А вот если взять идею как то, к чему, на Ваш взгляд, мы должны стремиться. В чём бы это выразили?

— Каждый стремится к своему. Кстати, вернувшись к теме “догоняем — перегоняем” важно отметить то, о чём ещё Достоевский и потом Маяковский писали: у нас страна-подросток. Мы такие вечные подростки, у которых, с одной стороны, присутствует страшное нетерпение, презрение к старикам европейским, а с другой — комплекс неполноценности по сравнению с ними, желание показать, что мы круче. В общем, обычные подростковые дела. Пубертат. Вечный исторический пубертат.

Довольно глупо говорить, хорошо это или плохо. Это вот так есть. В каком-то смысле подростки намного интереснее и привлекательнее, чем взрослые люди. А с другой стороны — намного противнее. Где-то они талантливее, где-то они глупее, где-то агрессивнее, где-то сентиментальнее, где-то резче, где-то они более робкие. Подросток отличается от взрослого человека.

Такая вот незаконченность, незрелость — это именно состояние. И постоянное культивирование этого состояния можно считать идеей. Наша идея — не быть старпёром. Не умереть, а быть убитым. Как у Высоцкого: “Так лучше, чем от водки и от простуд”. Значит, эту идею можно сформулировать так: погибнуть, убить, но не умереть в старпёрском состоянии.

Таким образом, можно сделать два важных вывода: во-первых, национальная идея не существует сама по себе, а лишь в контрастной паре с идеей европейской; во-вторых, что такое европейская идея, тоже никто не знает.

— Но при этом на неё как-то ориентируются.

— Да, на неё ориентируются, но понятия не имеют, что это такое. Мы принадлежим к общему европейскому стволу, но являемся его совершенно самостоятельным ответвлением. Поэтому всё время себя сравниваем с Европой. Тем более, исторически так сложилось — “благодаря”, отчасти климату, более суровому, отчасти монгольскому нашествию — европейцы сумели значительно нас опередить технологически, в смысле государственного строительства, и так далее. Поэтому сравнение с еврокузенами происходило постоянно. Отсюда все эти заморочки: Россия — Европа.

— Верно я понимаю, что национальная идея, на Ваш взгляд, должна находиться именно в таком не кристаллизованном состоянии?

— Наша, думаю, что да. Но тут опять-таки режет слух слово “должна”. Кому она “должна”: мне, вам? Она по факту такая. Раз она такая, значит ей виднее.

— А можем ли мы (или нужно ли нам) сейчас культивировать определённую идею? Единую для всех.

— Не хотелось бы думать, что кто-то это сделает. Иначе отсюда пришлось бы бежать. Идея не кристаллизуется именно потому, что она состоит из миллиона мелких кристаллов, смотрящих в разные стороны. Ведь каждый с некоторым фанатизмом выкрикивает: “Я — русская идея!” А в ответ слышит: “Нет, ты врёшь! Я — русская идея!” Такая разноголосица. Притом что многие говорят вообще о разных вещах: “оно круглое”, “нет, оно чёрное”, “оно мокрое”, “нет, горькое”. Получается такой компот.

— И пусть он таким и будет?

— А он нас не спросит. Повлиять на это не в наших силах, к счастью. Да и бессмысленно искать то, что всех объединяет, кроме русского языка. Такого просто нет. А показать разные кусочки — это можно.