ТИПОГРАФИЯ «ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ»: У нас на Александровской

Посвящается выпускникам

Этот старый особняк держался последним ветераном на Александровской улице. Никаких других строений там уже не было, не осталось даже деревьев. Редкие прохожие, подгоняемые пронизывающим морским ветром, не обращали на ветерана никакого внимания или старательно делали вид, что не обращают. Дом тоскливо охал и вздыхал, скрипя дверными петлями. Весенний ветер по-хулигански освистывал ветерана со всех сторон, выл бездомным псом под его окнами, играл протяжные серенады, гуляя между некогда белых колонн в галерее у дома. Казалось, особняка не было вообще, и только ветер жил на этой голой улице, прогоняя своим шумом и завыванием всё живое.

Однако одно живое существо на Александровской было. В единственном оставшемся на улице доме жил мальчик. Мальчик всегда проводил своё время одинаково, изо дня на день всё повторялось. Каждый вечер он запирал ставни и двери во всём доме, но утром проклятый ветер снова и снова распахивал их настежь, врывался в зал, в спальни, в гостиную с покосившейся хрустальной люстрой, забирался во мрак подвала, в кладовую, прорывался в кухню, столовую и библиотеку, отдирая со стен и потолка штукатурку, опрокидывая со стеллажей пыльные книги и раскачивая тяжёлые портьеры с тускло-жёлтыми ламбрекенами. И каждый раз мальчик вскакивал с постели и, ступая на цыпочках босыми ногами по холодному паркету, отчаянно пытался бороться с ветром, который тем временем бродил по клавишам фортепиано в просторном зале. Весь остаток дня до захода солнца мальчик сидел в своей спальне.

Он помнил, что ещё полгода назад на Александровской всё было хорошо... Ребятишки играли во дворах в войнушку, гонялись за проезжающими автомобилями, а осенью валялись в куче листьев, чем вызывали недовольные крики пузатого дворника. Из соседнего особняка, особенно в ясные дни, доносились сонаты Бетховена и Альбинони - это играл патефон на окне второго этажа. Прогуливались дамы со своими кавалерами, а если таковых не имелось - с собачками. Расторопно бегали посыльные из лавки в лавку и важно вышагивал от дома к дому упитанный почтальон, покровительственно поглядывая на окружающих через свои смешные круглые очки. Юный хозяин старого дома определённо был счастлив, часто носился с друзьями по улице и забавы ради дразнил ворчливого дворника.

Но с началом зимы его друзья стали разъезжаться один за другим, лавки стали закрываться и даже молодые пары перестали ходить по Александровской. Один за другим съёживались и сморщивались дома, исчезали непонятно как и куда, оставляя после себя только бурую мёрзлую землю, которую тут же заносило снегом. Целая улица словно вымерла, и ветер неустанно теперь пел по ней панихиду.

В доме на Александровской мальчик уже не мог быть счастливым, он чувствовал себя неуютно в огромном гулком особняке, но никуда не мог уехать. Дни напролёт он сидел в своей спальне у окна с мутными подтёками от дождя и, обхватив колени озябшими руками, угрюмо смотрел на пустырь с жухлой прошлогодней травой, редкими серыми сугробами и квадратами голой земли, между которыми змеились мощёные дорожки. Бледно-голубое небо застилала дымка весеннего тумана, и дома других улиц казались мальчику поблёкшими и выцветшими. Порой только какой-нибудь прохожий с зонтиком и развевающимися полами плаща нарушал унылую картину, спеша по своим делам. Но когда он исчезал из виду, мальчику становилось ещё тягостнее.

Даже видневшаяся вдали морская гладь не будила в нём радости как прежде. С каждым днём его карие глаза темнели и темнели, пока не превратились в два чёрных водоворота. От одиночества мальчик стал разговаривать сам с собой.

- Как у тебя дела, Саша? - интересовался он.

- Как всегда, Саша, - отвечал мальчик. - У нас на Александровской дожди...

А с наступлением вечера Саша снова закрывал все двери и запирал ставни, чтобы на рассвете их с треском распахнул окаянный ветер.

***

Шли дни, и вместе с ними всё приходило в упадок. С окончанием дождей рухнула хрустальная люстра в гостиной, разлетевшись тысячей крохотных слезинок, потрескался вишнёвый стол с резными ножками в столовой, оборвались и грузно опустились на пол малахитовые портьеры. Саша уже не пытался ничего убрать или починить. Бесполезно. И потому ему было ужасно грустно, тихая злоба начинала ныть где-то под правой Сашиной ключицей.

Когда у дома начали трескаться стены, мальчик в последний раз глянул на пожелтевшие лилии на обоях - его любимые цветы - и, едва сдерживая ярость, готовую вырваться в громком крике, выбежал из особняка. Треклятый ветер сразу же чуть не сбил его с ног. Саша развернулся лицом к своему дому как раз вовремя, чтобы увидеть, как трещины пошли по грязно-розовому фасаду. Облегчённо выдохнув, обрушился мезонин с большим балконом. Особняк начал разваливаться, как карточный домик. Пласты штукатурки и лепнина глухо шлёпались о мощёный каменный тротуар. Озверевший ветер выбил стёкла в бесчисленных окошках, опрокинув Сашу на землю. Уже через несколько минут от дома остались одни руины, безраздельным хозяином которых отныне стал воздух.

Мальчик кричал. Мальчик плакал и в бессилии бил кулаками о камни. Всё, что он любил, теперь лежало перед ним жалкими развалинами: улица Александровская ушла в небытие вместе со своими дождями...

Но вот сквозь бессмысленное бормотание и слёзы непонятно почему раздался тихий смех. Смеялся Саша.

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был

И что я презирал, ненавидел, любил.

Начинается новая жизнь для меня,

И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

Больше я от себя не желаю вестей

И прощаюсь с собою до мозга костей,

И уже, наконец, над собою стою,

Отделяю постылую душу мою,

В пустоте оставляю себя самого,

Равнодушно смотрю на себя - на него... *

Дальше Саша не помнил. Да и какая разница, что там было дальше? Так легко и радостно ему ещё никогда не было! Мальчик встал и побежал.

Он бежал по чужим улицам, огибая прохожих, не разбирая ни названий, ни номеров. Саша бежал на одной скорости с ветром, едва касаясь ногами земли и смеясь. Саша бежал к морю.

Изрядно запыхавшись, он выбежал на набережную - это чудо с тисовыми аллеями и белоснежной балюстрадой. Набережная пустовала, только несколько чаек сидели на памятнике какому-то адмиралу. Солнце в малиновой мантии тонуло в зелёных водах моря, заставляя хризолитовые волны, мягко бьющие о причал, сверкать гранатами и рубинами.

- Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь! - шутливо крикнул Саша Солнцу, так оно ему сейчас напоминало римских правителей.

Солнце затопило набережную своими лучами, неистово полыхая из моря, и скрылось в зелёных волнах. Рубиновые блики погасли.

Саша горько улыбнулся и, помахав на прощание городу, где он родился и вырос, спустился к причалу. Отвязав один из яликов, он сел в него и заработал вёслами, отдаляясь от причала под печальный чаячий плач. Он твёрдо пообещал себе, что где-нибудь, может, на краю света, он построит новый дом, который срастётся с небом и землёй и никогда, никогда не рухнет. А сейчас мальчик дерзко плыл за горизонт на крохотном ялике, и ему ничего больше не было нужно…

* Стихи Арсения Тарковского

ПОПУТНОГО ВЕТРА!

Галя Дурягина, литературный лицей, 11-й класс