Борис Гаспаров: "Тоска по утраченным идеалам не даёт нам покоя"

Мрачное очарование сталинизма

Борис Гаспаров - выдающийся лингвист, семиотик, литературовед, музыковед. __Преподавал в Тартуском, Хельсинкском, Стэндфордском, Калифорнийском университетах. С 1993 года - профессор Колумбийского университета (США). __Он - автор более ста работ по общему и русскому языкознанию, теории литературы, русской литературе, музыковедению. Некоторые из его книг - о «Слове о полку Игореве«, о поэтическом языке Пушкина, о «Мастере и Маргарите« Булгакова - сегодня уже классика. Будучи птенцом лингвистической школы Юрий Лотмана, он стал идейным оппонентом своего учителя и его последователей, создав свою собственную теорию - гипотезу лингвистического существования. В Красноярске он побывал с циклом лекций, где затрагивал тему сталинизма и культуры. Убеждён, что многие тенденции и настроения сегодняшнего российского общества родом из советского прошлого.

- Борис Михайлович, Вы - крупный специалист по романтизму, тем не менее сегодня в сфере Ваших интересов числится искусство эпохи соцреализма. Что может быть общего между этими направлениями?

• На мой взгляд, черты романтизма присущи и такому явлению, как соцреализм. Мы знаем, что в современном российском обществе интерес к сталинизму и стремление его частично реабилитировать очень сильны. Я склонен считать, что такого рода явления - не результат действия какой-то злой воли и даже не последствия человеческой амнезии, на самом деле эта тенденция имеет свои культурные механизмы. Для современного человека сталинская эпоха, которую сегодня уже мало кто застал, - эта некая отдалённая действительность, конструкт, который складывается в сознании и выполняет определённые психологические и символические задания. Именно поэтому поверхностные логические доводы, пытающиеся опровергнуть ностальгический образ сталинизма, указать на его тёмные стороны - жертвы, репрессии, - не работают.

Свою задачу в качестве историка культуры я вижу в том, чтобы разобраться в харизматической притягательности сталинской культуры на первых этапах развития - это конец 20-х - начало 30-х годов, не только для тех, кто живёт сегодня, но для современников той эпохи. Факт этой притягательности несомненен. Мы видим много свидетельств того, как лучшие умы и художественные таланты того времени прилагали все силы, чтобы найти свой творческий путь, не противопоставляя себя системе. Это Пастернак, Мандельштам, Шостакович, Мейерхольд, Эйзенштейн, Платонов и другие. Сейчас опубликованы дневники разных людей, совсем не примечательных, средних, которые вели записи в тридцатые годы. В них смесь страха за свою жизнь, горячего желания приобщиться к тому, что происходит, и внутренней вины, что им это не удаётся. Интересно, что страх имеет скорей метафизическую природу. Это ужас не от того, что придут и заберут, а ужас от того, что «я не такой», и поэтому придут и заберут. И я пытаюсь разобраться, в чём же заключена сила, внутренний заряд того времени.

- Ваш интерес чисто научный или Вы рассчитывает на какой-то социальный отклик?

• Я не думаю о социальном отклике. К своим опубликованным работам я отношусь как к бутылке, брошенной в океан. Хотя, конечно, хочу, чтобы люди не столько примкнули к моей точке зрения, сколько задумались о сторонах проблемы, на которую они раньше не обращали внимание. Если бы я задумывался об общественном резонансе, то не смог отстранённо погрузиться в ту историческую эпоху.

- Но помимо ностальгии по сталинскому времени в обществе сегодня явственно присутствует ностальгия по утраченным духовным лидерам, таким как Дмитрий Лихачёв, Юрий Лотман…

• Это тоже часть ностальгии по утраченному. Люди считают, что где-то есть абсолютная истина и справедливость. Вера в высокую науку и интеллектуальный подвиг поддерживает людей. Существование громадных, выше человеческого роста, духовных интеллектуальных фигур - это часть советского времени, где всё стремились выстроить в иерархию, на вершине пирамиды которой - величественная личность. Я для себя от этих авторитетов отказался. Хотя значимость Юрия Михайловича Лотмана в моей жизни и профессии безусловна и важна. Я начал заниматься литературой исключительно благодаря ему. Но не принял его систему, стал критиковать. Мой интеллектуальный, научный конфликт со школой Тартуского университета привёл меня к созданию собственной теории - теории лингвистического существования. Я считаю, что идеала в науке существовать не может .Учёный стремится не к истине, а ищет новое. Именно отсутствие объективно существующего идеала стала основой моего зрелого творчества. Для меня русский язык - это не то, что написано в грамматике, чему нас учат в школе. На самом деле мы говорим самыми разными способами, в зависимости от ситуации, от собеседника, от жанра сообщения. Мы мгновенно переключаемся с одной системы правил на другую. Что было странным и невозможным в одной ситуации, становится возможным и даже необходимым в другой. При этом мы даже не замечаем, как это происходит, как переходим из одной языковой личности в другую. Это и есть язык, то, как мы пользуемся им. В этом заключается лингвистическое существование человека.

- Несмотря на то, что учёные давно определили, что любой язык, в том числе и русский, - система самодостаточная, которая развивается по своим законам и не зависит от тех или иных установок, разговоры о порче великого и могучего ведутся постоянно. На Ваш взгляд, нужны ли подобные дискуссии, борьба за экологию языка?

• Это нормально - всё время беспокоиться о языке и пытаться с ним что-то сделать. Наше пользование языком неотделимо от нашего метаязыкового сознания - мы всё время размышляем об этом. Каждый это делает в меру своего образования и привычек. И это хорошо, что нет никакого правильного способа размышлять. Естественно, когда старшее поколение удивляется, как изъясняется молодёжь, а молодые смеются над тем, как говорят бабушки. Замечу: говорить, что язык портится, начали не сегодня. Почитайте журнал Министерства народного просвещения в 19-м веке - блестящий филологический журнал - там столько разговоров не то что по порчу, а про гибель русского языка. И это во времена Толстого и Достоевского! Это есть и в других странах, но у нас это всё глобальнее, потому русским свойственно катастрофичность мышления. Для людей характерно беспокоиться о социальной разобщённости языка, о том, что люди перестают понимать друг друга. Мы задаёмся мыслью о том, что делать с людьми, говорящими на субстандартном языке. Нужно ли их насильно переучивать, хватит ли для этого у них интеллекта, не будут ли они чувствовать себя ущербно на фоне других? Но, с другой стороны, если таких людей не учить, то это может ограничить их социальный и профессиональный рост - над ними выстраивается невидимый потолок, выше которого они не смогут подняться. Это конфликт реально существует в американском и европейском обществе.

- Для нас, как я понимаю, пока это не столь злободневно?

• Это так. Но, вероятно, и у нас со временем возникнет такая проблема. Хотя надо заметить, что русский язык обладает удивительным свойством - он на редкость монолитен, гомогенен. В России вы приезжаете в любое место, окунаетесь в любое общество, и никаких межрегиональных и социальных препятствий у вас не возникает. Это парадоксальный факт - потому страна занимает огромное пространство, и люди физически очень разобщены. В Германии, Америке, Англии всё не так. Человек, оказавшись в другом социальной слое, становится обособлен, для него закрываются профессиональные пути, так как он не владеет адекватной коммуникативной системой.

- Сегодня много говорится о популизации русского языка и, соответственно, русской культуры в мире. На Ваш взгляд, есть ли шанс у русского языка когда-нибудь победить английский и стать международным?

• Единственный настоящий международный язык сегодня - английский. Почему? Тут много причин, среди них и тот фактор, что английский относительно лёгок для поверхностного, функционального усвоения. В данном вопросе он конкурирует с французским, который был международным языком общения в 19-м веке. У обоих - бедная морфология, простой синтаксис, там много готовых формул, поэтому люди быстро усваивают эти формы.

Для меня лично то, что на английском языке сегодня говорит весь мир, не очень удобно. Это стало препятствием для глубокого изучения других разговорных языков. Когда-то я говорил по-фински, а сейчас, приезжая в Финляндию, не имею возможности в нём попрактиковаться. Потому что там я говорю по-английски: мне неудобно навязывать людям свой несовершенный финский, когда проще и быстрее изъясниться по-английски.

Русский же язык очень труден на первоначальном этапе усвоения: нужно научиться строить всевозможные языковые формы и согласовать их, учитывая все неправильности, плюс все эти ужасные виды…

- А у китайского языка есть шансы выти на мировой уровень?

• Несмотря на то, что китайская экономика сегодня стремится в лидеры, не думаю, что это может случиться. В первую очередь, из-за очень сложной фонетики и письменности.

Хочу сказать, что для самого языка, который как бы оказался в привилегированном положении, как английский, - это сомнительное благо. Дело в том, что он становится собственностью огромного количества людей, который владеют им крайне плохо и поверхностно. И этот примитивный ломаный и даже карикатурный вариант размывает оригинальный язык. В этом заключается проблема, поэтому говорить о сохранности языка, его экологии очень трудно. Так что стоит ли стремиться русскому языку к мировому лидерству - ещё большой вопрос.

P____. ____S____. Автор благодарит Фонд Михаила Прохорова за организацию интервью с Михаилом Гаспаровым.