Не терпевший суеты

Учёный пришёл на “общий”, а освобождался с “усиленного” режима

В минувший вторник в Новосибирске после отпевания в деревянной церкви Академгородка — Храме во имя Всех святых, в земле Российской просиявших, — похоронили академика Николая Николаевича Покровского — выдающегося русского учёного-историка, бывшего политзаключенного, основоположника сибирской археографической школы.

Без этого человека невозможно представить современное сибиреведение, науку и культуру Сибири. А в начале своей блестящей научной биографии Николай Николаевич и не предполагал, что станет патриархом сибирской исторической науки — настолько был далёк от сибирской тематики. Он родился в Ростове в 1930 году в семье профессора, известного историка, основателя и первого декана исторического факультета Ростовского университета Николая Ильича Покровского — автора запрещённой в сталинские времена, но сейчас актуальной книги “Кавказские войны и имамат Шамиля”. Окончил истфак МГУ, в 25 лет защитил под руководством своего учителя академика Михаила Николаевича Тихомирова диссертацию по истории русского черносошного землевладения XIV — начала XVI веков и стал самым молодым преподавателем на факультете.

Это были противоречивые хрущёвские времена. Прошёл ХХ съезд КПСС с разоблачением Сталина, из лагерей и ссылок возвращались миллионы невинных жертв тирании, в стране появилась надежда на выздоровление, энтузиазм молодёжи, Всемирный фестиваль в Москве. Хрущёв, однако, все преступления эпохи свёл к роли одного человека — Иосифа Сталина. Появился безграмотный термин “культ личности” (из-за неправильного перевода с немецкого “культа персоны”). Но думающие люди, в том числе коммунисты, и зарубежные и советские, причину злодеяний видели не в персоне, а в системе. В западных коммунистических партиях и в европейских соцстранах началась по этому поводу дискуссия, она докатилась и до Советского Союза, но в отличие от компартий Италии, Франции, Польши и Венгрии публичная полемика в СССР была невозможна. И в стране возникло коммунистическое, или, как его в истории диссидентского движения называют, “социалистическое” подполье.

Наиболее многочисленным оно было на рубеже 50—60-х годов в основном в интеллектуальной молодёжной среде. В крупных городах — Москве, Ленинграде, Киеве существовали подпольные кружки. Пожалуй, самым известным из них впоследствии стал “кружок Краснопевцева”, в который входили в основном недавние выпускники исторического факультета МГУ. Сам Лев Краснопевцев, аспирант кафедры марксизма-ленинизма, был членом КПСС, Николай Обушенков — преподаватель кафедры новой истории МГУ, кандидат наук, тоже был членом партии, остальные комсомольцами и в то время убеждёнными марксистами-ленинцами.

В кружок входили, хотя формального членства там не было, люди, получившие позже общесоюзную, а то и мировую известность. Вадим Козовой — русско-французский поэт и литературовед (он умер в эмиграции во Франции). Марат Чешко — крупный востоковед и политолог. Кстати, его жена Энгельсина Чешко, на которой он женился после выхода из лагеря, тоже была известным востоковедом; в раннем детстве её сфотографировали на руках у Сталина — знаменитая фотография, воплощённая под лозунгом “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство” во множестве плакатов, открыток, скульптур, книг и альбомов, стала одним из символов сталинской эпохи (правда, после расстрела её отца, наркома земледелия Бурят-Монгольской АССР Ардана Маркизова, надпись “Сталин и Геля” на постаментах всех скульптур перебили на “Сталин и Мамлакат” — по имени юной таджикской стахановки Мамлакат Наханговой).

Членом этого кружка был и Николай Николаевич Покровский. Вообще говоря, никакой антисоветской деятельностью подпольщики не занимались, обсуждали неизданную работу Краснопевцева “Основные моменты развития русского революционного движения в 1861—1905 гг.”, через польских однокурсников доставали публикации руководителей этой страны (тогда даже польский генсек Владислав Гомулка считался “ревизионистом”) и коммунистической печати Европы. Единственной акцией кружка была листовка, выпущенная и распространённая (из 300 экземпляров 30 в тот же день оказались в КГБ) после июньского пленума ЦК КПСС 1957 года, разоблачившего “антипартийную группу Молотова-Маленкова-Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова”.

Листовка, подписанная несуществующим “Союзом патриотов”, была откровенно антихрущёвской: “Никита Хрущёв с кучкой прихлебателей совершил государственный переворот. Молотов, Маленков, Каганович, Первухин, Сабуров, Ворошилов, Булганин и Шепилов… осмелились поднять руку на нового диктатора и пали жертвами ими же созданной сталинской системы произвола и насилия….[Хрущёв] истреблял партийные кадры Москвы и Украины… пьяница и болтун, кукурузный герой”. В листовке были требования “партийной дискуссии”, созыва “чрезвычайного съезда партии”, “суда над всеми сообщниками Сталина”, “права на забастовку трудящихся”, “усиления роли Советов”.

Краснопевцев, писавший диссертацию про 1905 год и встречавшийся со всеми живыми старыми большевиками, рассказывал друзьям, что ни одна большевистская подпольная ячейка не могла продержаться больше шести месяцев. Но КГБ работал эффективнее царской охранки. Начали обсуждать вторую листовку — к годовщине венгерских событий, но не успели, уже в августе в последний день Международного фестиваля молодёжи и студентов начались аресты. Поскольку на “антисоветских сборищах” участвовало много людей, а членства в кружке не было, а о листовке знали далеко не все, кого-то уволили с работы, исключили из комсомола (в частности, однокурсника Н. Н. Покровского — писателя, историка и литературоведа Натана Эйдельмана); кто-то, как другие однокурсники Покровского — выдающийся социолог Леонид Гордон и его друг и соавтор Эдуард Клопов, отделались лёгким испугом и выговорами (Клопов работал в институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и был членом партии); но девять наиболее активных попали во внутреннюю тюрьму КГБ на Лубянке (вскоре её как “наследие мрачных времён” ликвидировали).

Конспирации, конечно, у подпольщиков не было никакой. Правозащитник и участник кружка Марк Гольдман через 40 лет в одном из интервью рассказывал: “Вы знаете, как попался Покровский? Когда пришли арестовывать Краснопевцева, именно в этот момент к нему явился Коля Покровский с материалами для изготовления гектографа (для размножения второй листовки — С. К.) … ну его и прихватили…, а листовки, что остались, нашли при обыске”. После семи месяцев лубянской тюрьмы состоялся суд. Срока за одну маленькую бумажку получили серьёзные — по десять, восемь и шесть лет лагерей (говорят, исходило это не от Хрущёва, а от почитаемой ныне Екатерины Фурцевой — тогда первого секретаря Московского горкома).

Николай Николаевич отправился вместе с подельниками в мордовский Дубровлаг — это учреждения для государственных преступников, через которые прошли почти все диссиденты послесталинской эпохи (сейчас в одной из 15 колоний бывшего Дубровлага сидит, например, Надежда Толоконникова). Это самая трагическая страница биографии будущего классика отечественной исторической науки. Контингент был особенный — немецкие шпионы, бандеровцы, власовцы, прибалтийские националисты. Режим с каждым годом ужесточался — Покровский пришёл на “общий”, а освобождался с “усиленного”. Объявлял голодовки (один раз на 24 дня). На свободу вышел ещё при Хрущёве после шести лет заключения.

Жить в Москве Покровскому было запрещено. Предлагали, правда, написать прошение о помиловании (уже после лагеря!), но Николай Николаевич отказался. Работал во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике. И тогда его учитель, великий советский историк М. Н. Тихомиров настоятельно порекомендовал ему поехать в Новосибирск. А сам (он был председателем Археографической комиссии АН СССР) поставил условие руководству Сибирского отделения Академии наук: возьмёте Покровского на работу — передам отделению (а тогда ещё и института истории там не было) свою уникальную коллекцию рукописных и старопечатных книг. Кроме монографий, научных статей, источниковедческих сборников у Николая Николаевича есть замечательная, много раз издававшаяся популярная работа, написанная в жанре научного детектива, которая у нескольких поколений молодых читателей пробудила интерес к историческим изысканиям “Путешествие за редкими книгами”. Там он вспоминал: “Летом 1965 года я последний раз посетил уже смертельно больного [Тихомирова]… В последние минуты этой последней нашей встречи Михаил Николаевич порекомендовал мне район поиска. Совсем не тот, что я ожидал…на юге Сибири… _не все верили в успех … на Алтае удалось найти настоящий клад… _первое издание Соборного Уложения 1649 года, редчайшая Виленская псалтырь 1575 года, … большой рукописный сборник XVI в. — самая ценная рукопись из всех, которые мне посчастливилось найти в Сибири”__.

Раньше считалось, что археографического материала (редких, неизвестных главным образом рукописных книг и документов) в Сибири нет или очень мало. Тихомиров думал по-другому, Покровский, следуя его заветам в своих экспедициях по Алтаю, Забайкалью, Енисею, Дальнему Востоку, собрал тысячи бесценных документов в старых кержацких, старообрядческих семьях, в заброшенных церквях, каких-то деревенских архивах. Это был настоящий прорыв в советской исторической науке. В деревенском сарае Покровский нашёл рукопись__ XVI века с материалами о религиозном мыслителе Максиме Греке, при жизни обвинённом в ереси. Именно находка (и издание “Судных списков Максима Грека” с комментариями) реабилитировали Грека через четыре столетия, а __на юбилейном архиерейском соборе Русской православной церкви 1988 года Максим Грек был причислен к лику святых.

Покровский первым занялся научным изучением сибирских и уральских староверов. Старая сибирская литература, духовная жизнь сибирского крестьянства, сибирская письменность, отношения местной и центральной власти, православная Церковь, в общем, вся история Сибири XVI—ХХ веков в научном наследии Покровского. В 90-е годы он подготовил уникальное издание серии “Архивы Кремля” — документы 20-х годов ЦК, ВЧК и прочих по борьбе против Церкви, без которых сейчас не обходится ни один историк советской эпохи. Он был исследователем старой отечественной традиции, говорил: “История не терпит суеты…”

Ученики академика Покровского работают сейчас по всей Сибири и далеко за её пределами. Светлая память о выдающемся учёном навсегда останется в нашей стране и особенно в Сибири.