Владислав Пьявко: «В ту ночь во мне погиб ракетчик»

По его биографии можно писать приключенческий роман: столько событий, интересных людей и встреч было в его жизни. С ним любил работать великий оперный режиссёр Борис Покровский, его одаривала благосклонностью министр культуры Фурцева, знаменитый американский антрепренёр Сол Юрок называл его бриллиантом в короне Большого театра, его женой стала лучшая в мире Кармен — царица русской оперы Ирина Архипова. Но, по большому счёту, Владислав Пьявко не должен был стать не только солистом Большого театра, народным артистом СССР, но и певцом. Он родился в Красноярске, вырос в Норильске, после школы поступил в военное училище… И казалось, дорога его пряма, как солдатский плац — в генералы, но один случай перевернул всю его жизнь.

— Ваш путь на сцену, к опере — это что-то невероятное. Так не бывает.

— Мой учитель, великий режиссёр Борис Александрович Покровский мне написал: “Владик, твоя жизнь — роман, закончился он оперой, настоящей оперой. Люблю твою творческую неуёмную силищу и вечную пружину искусства”. Моя судьба поменялась в один момент. Всё произошло 13 июня 1959 года, когда я случайно попал на знаменитый спектакль “Кармен”, где пели Ирина Архипова и Марио дель Монако. Меня, младшего сержанта, курсанта артиллерийского училища протащила туда девчонка с огненно-рыжими глазами, с которой мы познакомились на улице. Она работала в Большом театре, после спектакля мы договорились встретиться, но она не пришла. Я сидел ждал её возле фонтана и смотрел на колонны Большого, на Аполлона… “В ту ночь во мне погиб ракетчик и родился простой артист”, — написал я после.

Я закончил военное училище, был направлен на службу в Петропавловск, отстоял смену… И, взяв билет на самолёт, самовольно отправился в Москву, на приём к министру обороны Родиону Яковлевичу Малиновскому. Даже сейчас с трудом представляю, как я, лейтенант, смог попасть к нему, какой энергетический запал надо было иметь внутри! Я твердил начальнику караула: “Я с Дальнего Востока, мне срочно надо к Родиону Яковлевичу Малиновскому”. И меня отчего-то не брали под белые ручки, не арестовывали, а передавали по команде всё выше и выше, пока я не оказался в кабинете у начальника политуправления Советской армии Филиппа Ивановича Голикова. Он стал меня уговаривать: “Сынок, ты мне скажи, что хочешь”. “Нет, только Родиону Яковлевичу”, — упёрся я. И он сдался, отвёл к Малиновскому. Министр сказал: “Говори, лейтенант, что ты хочешь сообщить”. “Товарищ маршал, я хочу петь”, — отвечаю. От неожиданности он чуть дар речи не потерял: “Что?” “Петь, поступать в музыкальный вуз”, — повторяю я. “Ты знаешь, что ты говоришь, я тебя под трибунал отдам, ты что, не понимаешь, что офицеров-ракетчиков не хватает”, — возмутился маршал. “Ваше право, — говорю. — Отдавайте. Но я хочу петь”. “Может, у тебя ещё и голос есть?” — гневно спрашивает Малиновский. “Есть, — говорю. — Вы его слышали. В 1957 году вы приезжали в Коломну, проверять какое из военных училищ может быстро перейти на ракетный профиль? Мимо трибуны, где вы стояли, проходили курсанты училища и песню запевали?” “Да, было такое, — отвечает. — Там ещё мальчишка запевал, звонкий голос у него такой был”. “Это я был”, — продолжаю я. Он на меня смотрит: “Сын, не может быть, спой!” Я как дал “Несокрушимая и легендарная родная армия”. Он подошёл, обнял меня: “Но даже я тебя не могу отпустить, ты из первой когорты ракетчиков, а их не хватает… Ладно, езжай в часть, будем думать”. Приехал в часть, отсидел двадцать пять суток на губе. После вызывают меня к командующему, тот подаёт мне приказ о командировании офицера Пьявко в распоряжение Министерства обороны, подписанный самим Малиновским. В этот год я поступил в ГИТИС. Когда уже попал в Большой, пригласил через ординарца Малиновского на премьеру “Чио-Чио-Сан”. Мне сказали, что Родион Яковлевич лежит в больнице и вряд ли сможет приехать. И вдруг на оркестровом прогоне спектакля в театре как забегали — приезжает член Политбюро Малиновский. Он зашёл, сел в зале, послушал и после прогона сразу уехал. Потом мне звонит его ординарец Василий и говорит: “Деду ты очень понравился”.

— Вы по рождению сибиряк, читала, что из семьи кержаков, раскольников…

— Да, мои пращуры, спасаясь от расправы, ушли на восток — в Нязепетровск, это в Челябинской области. В Нязепетровске есть улица, ещё в царское время названная в честь моего прапрапрадеда Тёкина, который много сделал для становления этого края. Он был хорошим подрядчиком, несмотря на то, что у него было два или три класса образования. Уже оттуда мой родной дед был сослан в Сибирь, но не в советское время, а раньше. В те времена в деревнях устраивались кулачные бои. Жандармам было велено не вмешиваться в эти драки, но они должны были следить, чтобы бились только на кулаках, чтобы поленом или батогами мужики не покалечили друг друга. Но один молодой жандарм всё же полез разнимать и попал под удар деда. А дед здоровый был, у него кулак, как кувалда. Стукнул, и жандарм упал замертво. И моего деда сослали. Сначала он поселился в Таскино, а потом перебрался в Каратуз.

— Вы работали с лучшими оперными режиссёрами. Ладите ли Вы с нынешним поколением постановщиков, как Вы относитесь к экспериментам в опере?

— Не со всеми. Почему-то сегодня в театральном мире люди, которые могут поставить одного певца на колени, а другого — на голову, считают себя режиссёрами. Но это не так. Любая профессия требует сумасшедшего профессионализма и влюбленности в неё и в партнёров, которыми являются дирижёр, художник и певец. Во главе угла всегда должен стоять певец, потому что он несёт со сцены информацию зрителю. И насколько он хорошо будет владеть голосом, актёрским мастерством, передавать залу свои эмоции — от этого зависит успех спектакля. Режиссёр же находится за кулисами, дирижёр — в яме, поэтому главным на сцене является не режиссёр и не дирижёр, а именно артист.

Думаю, что режиссёры часто завидуют певцам, поэтому и ставят всякую ересь, пытаясь задавить певца, сделать всё, чтобы его голос не звучал. “Может, на голову его поставить, авось, кровь к голове прильёт и связки лопнут”, — думают горе-режиссёры. Скандал? Прекрасно! Я “обожаю” безграмотных, амбициозных, серых людей, которые считают, что они художники. Таких сейчас много. Потому что их деятельность оплачивают, они — разрушители гармонии, разрушители душ. Вагнер, Верди, Чайковский, Мусоргский и другие великие композиторы не писали про голые задницы, а писали про эмоции, чувства людей, про сумасшедшие жизненные коллизии… Они рассказывали об этом языком музыки. А любители выпятить себя любой ценой всё рушат. Особенно тяжко сегодня смотреть на русскую оперу, над которой бесстыдно издеваются, — а ведь в основе её лежит не только гениальная музыка, но и высочайшая поэзия великих авторов, трагические и важнейшие события из истории нашего государства. Я всегда говорю: нравятся вам эксперименты — найдите современного композитора и либреттиста, создайте свою оперу. Но они на это не идут, потому что проще и выгоднее самоутверждаться и зарабатывать на известном материале, написанном гением. Это паразитизм чистой воды.

— А про историю с оперой “Тангейзер” в Новосибирске Вы слышали? Что думаете по этому поводу?

— Этим деятелям надо оторвать головы. Если хотят заниматься таким “творчеством”, то пусть самостоятельно достают деньги на свои выкрутасы. Но нет, они на деньги государства, то есть за счёт налогов граждан, отравляют душу человека, пришедшего в театр. Нигде революции нет места: ни в жизни, ни в искусстве. Должна быть эволюция — постепенное развитие. Чем больше корневой, уходящий вглубь веков слой, тем богаче следующее поколение.

— Говорят, что эпоха бельканто прошла, что наступило время новой эстетики в опере?

— В дословном переводе с итальянского “бельканто” — “красивое пение”. И каждая эпоха рождает своё бельканто. Когда-то все считали, что нет ничего лучше и красивее, чем бельканто кастратов, позже люди захотели слышать женские голоса в мужских партиях, а потом и мужские. Спустя какое-то время стали ценить оголённый нерв, эмоции в исполнении, и появились веристы, среди которых был и Карузо. Почему о конце эпохи бельканто начали говорить сейчас? Потому что всем надоели эти режиссёрские “изыски”, люди хотят слышать красивое пение.

— Вы были членом жюри Международного конкурса оперных певцов имени Словцова. Отметили Вы кого-нибудь для себя из красноярцев?

— Мне очень понравилась ваша Даша Рябинко. Она не только талантлива, но и всё схватывает на лету, быстро учится, всё впитывает, как губка. Жюри ей присудило первую премию среди женских голосов. Думаю, что фонд Ирины Архиповой, который я возглавляю, найдёт возможность поощрить победителей — может, это будет стажировка, участие в престижном конкурсе или что-то ещё.

Досье

Владислав Иванович Пьявко. Оперный певец (тенор), народный артист СССР. Родился в Красноярске. В 1960 году окончил Коломенское высшее артиллерийское командное училище. В 1960—1965 учился в ГИТИСе по классу пения. В 1966 году дебютировал на сцене Большого театра в партии Пинкертона в премьере оперы Пуччини “Чио-Чио-Сан” (“Мадам Баттерфляй”), с 1966-го по 1989 год — ведущий солист Большого театра СССР. Председатель жюри Первого Международного конкурса имени С. Я. Лемешева. С 2000 года преподаёт в Московской консерватории им. П. И. Чайковского. Член жюри, а с 2011 года председатель Международного конкурса вокалистов имени М. Глинки, член жюри Первого открытого конкурса вокальной музыки имени Г. Свиридова, академик Международной академии творчества. Академик Академии искусств имени Романовых (Нью-Йорк, США). Является президентом фонда Ирины Архиповой.