Элисо Вирсаладзе: «Саакашвили подарил нам два рояля»

Крепкое рукопожатие сильной руки с длинными пальцами… Я еще не знаю, что два вечера заворожено, не отрываясь ни на секунду, буду следить за этими руками, летающими над клавишами, боясь пропустить хоть одно движение, хоть один звук. Брамс, Шуман, Моцарт, Шопен… Элисо Вирсаладзе — легенда русского пианизма. Она очень избирательно относится к тому, где и с кем она будет играть. Ее концерты в Красноярске, живущей то в Москве, то в Германии — редкая удача и почти фантастика. И тем не менее они состоялись. Элисо Вирсаладзе стала гостьей Международного фестиваля камерно-оркестровой музыки “Азия-Сибирь-Европа”.

— Святослав Рихтер назвал Вас “несравненной исполнительницей произведений Шумана”. И написал в дневнике, что “это артистка большого масштаба, может, самая сильная сейчас пианистка-женщина”…

— Я безумно ценю, что Рихтер так сказал обо мне. Но дневники, которые он вел, на мой взгляд, отражение его настроения в тот момент, когда это написано. Он услышал меня тогда и ему так показалось… Но ничего вечного в словах не бывает.

— Вы преподаете почти все жизнь. Поменялась ли система музыкального образования в России?

— Поменялась, причём в худшую сторону. Традиции нашей музыкальной школы очень сильны, во многих странах мира стараются следовать нашему примеру, мы же это отчего-то не стремимся сохранить. Наблюдается тенденция к закрытию школ, что мне кажется безобразием. Говорят, что у государства не хватает денег. Любопытно, что в той же Москве у одних, привилегированных, школ есть нормальное финансирование, а у других — нет, они находятся в ущербном состоянии. По моему мнению, культуре и искусству, в частности, музыке нужно уделять намного больше финансовой поддержки, но этого не происходит. Никто не хочет понимать, что в образовании нельзя получить результат сразу же, что это инвестиции в будущее, что плоды надо ждать. Сегодня очень популярны конкурсы юных исполнителей. Как у нас, так и за рубежом их огромное количество. Они проводятся в том числе и для того, чтобы как можно раньше выявить талантливых исполнителей, инвестировать в них средства и получать прибыль. Я не говорю, что конкурсы совсем не нужны, они необходимы, но сегодня их чересчур много, особенно в столице. Представляете, сколько в них вкладывается средств? А сколько денег было вложено в празднование 150-летнего юбилея Московской консерватории? Несколько дней шли торжества. При этом можно было бы уложиться в меньший срок, и часть денег потратить на что-то более полезное — те же детские музыкальные школы. Таких примеров бессмысленной траты денег можно привести большое количество. Парадокс: денег вроде бы нет, но все же они есть… Это вызывает раздражение. Ни в одном государстве никому не дается такое количество денег просто так.

— Московская консерватория сильно поменялась с тех, пор как вы стали в ней преподавать?

— Конечно, ведь меняется время и люди. Думаю, что после того, как ушли Глазунов, Римский-Корсаков, Чайковский и пришло другое поколение, также говорили о том, что все поменялось в худшую сторону и как замечательно было раньше. Но это другое поколение, как показало время, тоже оказалось замечательным… И сегодня мы переживаем те же настроения. Прежним осталось одно — талантливые люди, которые были, есть и будут. Но само молодое поколение очень изменилось. Если в годы моей молодости у меня и моих товарищей никогда не возникало вопроса о том, сколько нам заплатят за концерт, то сегодня данный вопрос у начинающих исполнителей возникает первым. С позиции современного мира это нормально. Сейчас часто пианисты и другие исполнители параллельно с музыкальным образованием получают экономическое, юридическое… Они не надеются, что смогут зарабатывать на жизнь своей профессией. Раньше такой вопрос просто не вставал. Мои заграничные ученики способны себя прокормить профессией музыканта, а вот те, кто в России — нет. Для того, чтобы заработать на жизнь, нужно либо иметь знакомства, которые помогут тебе устроиться в хорошее место, либо работать в трёх-четырёх местах.

— Всё время говорят об отъезде музыкантов и педагогов из России. Сегодня есть какая-то определенная причина отъезда музыкантов из страны или просто для музыканта важна свобода, он, по сути, является человеком мира?

— Последнее — безусловно. Но отчасти истоки активных миграционных процессов берут начало в советском прошлом, когда работа, брак и прописка были на всю жизнь. Это кончилось. И, может быть, оттого, что в свое время свобода передвижения очень жёстко огранивалась, поток иммиграции у нас довольно сильный до сих пор.

Мы кричим о том, что поменялись, но на самом деле остались прежними. И почему-то из советского времени перенимаем не хорошее, а плохое. Почему директоров театров у нас выбирают руководители государства, чиновники? Если кому-то рассказать об этом, никто не поверит, это сумасшедшая ситуация, все равно, что Меркель занималась бы назначением главного дирижёра театра.

Заметьте, у нас в прессе нет рецензий, не существует такого жанра. Если за рубежом после каждого концерта всегда есть отклик в прессе, у нас — единичные случаи. Живого отражения в прессе того, что происходит в искусстве, в частности музыкальном, нет. И не только сейчас. Если почитать советскую прессу, то можно прийти в отчаяние — такое ощущение, что у нас вообще не было концертов. Многое просто запрещали — нельзя было писать то, что вы хотели и думали. Все знали, как надо писать. Но зато был период, когда пошел поток грязи на самых выдающихся исполнителей. Как того же Ростроповича клеймили! Никогда не забуду одну заметку, в которой говорилось, что любой студент консерватории сыграет чище, чем Ростропович. Дошло даже до этого.

— Вы учились музыке у своей бабушки. Трудно быть учеником родного человека?

— Конечно. Она поэтому и не хотела меня учить: быть педагогом родной внучки непросто. Из-за этого я начала учиться музыке очень поздно. Взялась бабушка за меня только тогда, когда стало понятно, что не учить меня невозможно. Я поступала в музыкальную школу, не зная нот. Играла на слух весь репертуар студентов моей бабушки, которые часто приходили на занятия к нам домой.

— Правда, что ваша бабушка сдавала экзамен в Санкт-Петербургской консерватории самому Римскому-Корсакову?

— Да. Она с гордостью вспоминала этот момент, потому что получила пять с плюсом по транспортировке, читке с листа и за слух. В консерватории она училась у самой Анны Николаевны Есиповой, которая в своё время была ученицей Лешетицкого... Представляете, какая связь, какая цепочка. Я её не могла не чувствовать, потому что бабушка мне говорила об этом каждый урок. Я всё время слышала: “ Как это делала Анна Николаевна”, “Никто не делал это так, как Анна Николаевна”.

— Не жалеете, что Вам выпало недолго заниматься у Нейгауза?

— Я играла Нейгаузу первых раз в девять лет. Моя бабушка с ним дружила, он часто приезжал в Тбилиси, бывал у нас в доме. А у него в классе я оказалось уже после окончании Тбилисской консерватории. Не считаю, что он мало успел дать. Такие педагоги как Нейгауз — особенные. Каждый урок остался в моей памяти, до сих пор все очень хорошо помню. Польза для меня оказалась колоссальная. И это касается не только профессиональных советов, все намного шире: это и вкус, и отношения, и что является главным, а что второстепенным в жизни и музыке.

— Много ли усилий пришлось приложить, что возродить легендарный фестиваль в Телави?

— В советское время этот фестиваль в Грузии был настолько уникальным, что решение восстановить его мне далось непросто, я боялась. Естественно, одна бы я этого не сделала, мне помогала команда людей, которые горячо желали, чтобы фестиваль вернулся. У нас нет спонтанных решений, мы всё обдумываем, согласовываем: приглашаем на фестиваль только близких по духу людей, и не важно, в какой стране они живут. И это очень важно. Чуждых я бы на дух не подпустила к фестивалю, даже самых известных и кассовых.

Нам очень помог Саакашвили, который был на тот момент президентом Грузии — подарил фестивалю два рояля “Стейнвей”. Не знаю уж, для чего он это сделал, но большая сумма денег была выделена на покупку инструментов им, я ездила в Гамбург и выбирала. Кстати, в первые годы правления Саакашвили было сделано много хорошего. После моего разговора с ним в течение года фестиваль был восстановлен. Конечно, было и плохое, в том числе и политические репрессии. Его время ушло, когда он стал считать, что Грузия принадлежит ему, что это дом, где он может делать всё, что пожелает.

— Сегодня говорят о том, что классика должна быть нескучной, что шоу из академической музыки — это нормально, мол, необходимо привлекать публику. Вы согласны с этим?

— Меня пытаются в этом убедить. Конечно, публику надо привлекать, но пути-то разные. Какие-то я категорически не приемлю. Сейчас очень много известных исполнителей и весьма талантливых, которые делают из концертов классической музыки развлечение. Нет, это возможно, но тогда на афише нужно так и писать: это шоу, здесь вас будут развлекать… Но когда это выдается за серьезную классическую музыку — это очень плохо. Спиваков — очень талантливый музыкант, некоторые вещи он делал потрясающе, до сих пор забыть не могу… Но когда он вступил на путь шоу, стал явным представителем индустрии развлечения, я была в ужасе не от того, что он этим занимается, а от того, какой он пример подаёт молодым. Студенты консерваторий и ученики ЦМШ видят, как то, что он делает, принимается публикой, приносит успех, славу и деньги, приближенность к власти. И молодые тоже хотят стать такими же и иметь все прилагающиеся к популярности бонусы. Это страшно. Ничего нельзя запрещать, но не надо выдавать белое за черное, и наоборот. Это часть профессиональной этики, профессиональная чистота.

Досье

Элисо Вирсаладзе, пианистка, педагог. Народная артистка СССР , Лауреат Государственной премии Грузинской ССР им. Ш. Руставели и Государственной премии РФ. Родилась 14 сентября 1942 года в Тбилиси. Училась в специальной музыкальной школе имени З. П. Палиашвили, в 1960—1966 года — в Тбилисской консерватории у своей бабушки Анастасии Вирсаладзе, пианистки и педагога, профессора, народной артистки Грузинской ССР. В 1966—1968 годах продолжила учебу в Московской консерватории, где её педагогами были Г. Г. Нейгауз и Я. И. Зак. С 1959 года — солистка Тбилисской, с 1977 — Московской филармонии.