Раиса САКОВА: “Сюжеты с кровавыми жертвами на алтарь любви берут своё начало в Библии”

День святого Валентина формально считается католическим праздником. Но, не разбирая конфессий, отмечают его 14 февраля по всему миру, посвящая одному из самых сильных человеческих чувств — любви. И с кем же обсуждать это мощнейшее явление человеческой природы, как не с литератором? Мифы, эпосы, романы и поэмы — миллионы строк великих и не очень произведений тысячелетиями создавались во имя любви. Что это за чувство и что его питает — об этом мы расспросили члена Союза писателей России доцента Раису Сакову.

Впрочем разговор с Раисой Тереньевной мы начали не с литературы, а с вопроса о самом празднике, о её отношении к Дню святого Валентина. Ведь его в нашей стране иногда критикуют, как чуждый.

— Мороз, постигший наш город, отсутствие солнца и наши серые будни — всё вместе заставляет воспринимать этот праздник как свет. Этот лучик света не имеет у нас исторических корней, пусть он не имеет и такого сердечного празднования, как Новый год или Рождество, но всё равно это праздник. И когда идёшь по обледенелым улицам, видишь радостные лица, людей с валентинками в руках, невольно радуешься. На мой взгляд, нам не хватает именно праздника. Часто зимой мы встречаем лица унылые, иногда просто угрюмые.

Философ, культуролог Михаил Бахтин, предполагал, что праздник для людей событие жизненно необходимое, без которого человек не может остаться человеком. Поэтому День святого Валентина я понимаю как праздник, но сама не праздную. Не в силу возраста, любви, как известно, все возрасты покорны. Дело в том, что я к нему отношусь как к празднику игровому, основанному на поведенческой условности. Примерно так в 70-е годы XX века моё поколение стало относиться к советским государственным торжествам. Официальный праздник был возможностью оказаться праздным. Оттого шествие в колонне демонстрантов нами воспринималось как проявление дружбы и даже любви друг к другу. Нас воодушевляла сама атмосфера: маршевая музыка, улыбающиеся люди, счастливые старики-ветераны, нарядные дети.

И День святого Валентина — это возможность радости. В этот день молодой человек, влюблённый втайне, может проявить своё чувство явно. Эти индивидуальные действия сливаются в единое движение. Только атрибутикой этого движения являются не транспаранты и красные банты, а милые бумажные сердечки.

— Есть утверждение, что любовь присутствует в каждом творческом произведении человека. Не кажется ли Вам подобное мнение довольно спорным? Особенно учитывая разнообразие литературных жанров, многие из которых, на первый взгляд, совсем не про любовь.

— Не сомневайтесь в справедливости этого утверждения. Его первое и самое короткое обоснование исчерпывает всё: если бы не было любви, человечество не существовало бы как таковое. Люди всё-таки пока сотворяются людьми. И в этом сотворении должна присутствовать Великая любовь. В мире нет литературы, в которой не было бы темы любви. Исключением, по моим наблюдениям, является руническая поэзия хакасов XII века. В этой поэзии отсутствует описание красоты возлюбленной, нет слов признания в чувстве. Эта поэзия очень сурова: Она только жена воина, хранительница семейного очага. Любовь явлена в поступке: встречая мужа-победителя, жена ведёт лошадь под уздцы, а у дома чинно стоят дети…

Подобное бессловесное описание любви присутствует, например, в прозе Марии Корякиной, жены Виктора Петровича Астафьева. В рассказах о родителях она пишет: “Отец мой очень любил мою мать. И когда она ждала ребёнка, он ей делал особые скамеечки. Они были шире, и беременной матери на них было удобно сидеть, когда она доила корову”. Мария Семёновна ощущала в этом поступке проявление огромной любви и заботы. В разговоре с дочерью Ириной жена Виктора Петровича любовь определяет так: “Терпение и смирение”. Такое неромантическое описание чувства присуще русской житийной литературе. Скажем, житие Петра и Февронии — это описание жизни после сказки, после свадьбы.

Ну а в рунической поэзии хакасов даже формула “я тебя люблю” в привычном для нас значении отсутствовала. Эта традиция стала привычной для фольклора, в котором великим жанром среди жанров является героический эпос (замечу, среднее эпическое сказание хакасов имело 30 тысяч стихотворных строк). В ответ на мужское признание было две формулы: “Умру — земле достанусь, жива буду — твоя буду”; или: “В гору пойдёшь — посохом буду, в воду войдёшь — плотом стану”. Комментарий к этим словам излишен, роль женщины в жизни мужчины определена.

— Такая скупость на чувства в национальной хакасской литературе свойственна только этому народу?

— Литература народов Центральной Азии действительно скупа в описании любви. В сюжетах героического эпоса рыцарь отдать жизнь за любимую считает делом чести, описывать своё чувство к ней занятием недостойным мужчины. Под стать была и подруга: надеть доспехи любимого после его гибели и отомстить врагу было делом естественным, а словесные стенания о смерти любимого — фальшь. Оттого поэзия Центральной Азии диаметрально противоположна поэзии Ближнего Востока. Неспроста Есенин иронизировал: “Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь. Подожди ты, Бога ради, обучусь когда-нибудь!”

Для эпоса народов Центральной Азии типичен сюжет нарекания имени невесты. Рождается богатырь, наделённый необычными чертами: либо это дивной красоты юноша, либо некрасивый. Одновременно рождается предназначенный для батыра конь: либо необычной стати, либо хилый, едва стоящий на ногах жеребёнок. В нужный час называется имя невесты. По пути к наречённой жених свершает великие подвиги. Освобождает народы из плена, поворачивает вспять реки, лишённым Солнца дарит свет. Красивых слов о любви нет, а подвиги налицо. Это бессловесный путь завоевания сердца красавицы, все подвиги были ради наречённой.

— Хорошо, это Восток со своей историей, своей цивилизацией. А откуда любовь берёт своё начало в литературе Запада?

— На мой взгляд, на Западе всё начинается с Библии. И хотя религиозная литература в глазах обывателя носит строгий характер, я напомню о такой части Ветхого Завета, как “Песнь песней Соломона”. Эта дивная история стала сюжетом мировой литературы, напомню только “Бахчисарайский фонтан” Александра Сергеевича Пушкина. Скажу больше, остальные сюжеты с кровавыми жертвами на алтарь любви берут своё начало именно в Библии. По сути, вся литература в подоплеке основана на библейских сюжетах. Например, образ библейской блудницы. Типичным в этом контексте является образ Сони Мармеладовой из романа “Преступление и наказание” Фёдора Михайловича Достоевского. Соня — фольклорный образ сироты. Жертвует она собой ради детей мачехи.

— И при чём здесь любовь?

— Дети, потомство, новое поколение — венец любовного влечения. И это то, в чём едины словесное творчество народов Центральной Азии и Запада. И права была “старая графиня” из романа Льва Толстого “Война и мир”, когда говорила: “Никто не понимает моей Наташи, а ведь все её порывы любви несли одно — желание быть матерью”.

Напомню иную историю. Странный факт из традиций малых народов Севера, зачастую воспринимаемый как скабрезный: хозяин гостю предоставлял на ночь свою собственную жену. А цель поступка — ребёнок. Ведь издревле народы знали: при близких родственных отношениях мужа и жены плод любви становится горьким.

Главный смысл союза мужчины и женщины в героических эпосах — рождение именно этих детей именно от этих родителей. Очевидно, в том числе и в литературном творчестве, мы видим проявление мощной природной программы, направленной на продолжение рода человеческого. Как много сказок заканчиваются свадьбой, а День святого Валентина — преддверие этого события. Относительно влюблённых поэзия Серебряного века формулировала: “Обманите меня... но совсем, навсегда... Чтоб не думать, зачем, чтоб не помнить, когда... Чтоб поверить обману свободно, без дум, чтоб за кем-то идти в темноте наобум...”.