Как книги, песни и Сибирь перевернули жизнь Виктора Аникеева

...Маму посадили за колоски, был такой указ. Она работала на току в отцовских сапогах, насыпала за голенища немного зерна. Бригадир увидел. И получила девчонка пять лет лагерей, плюс ещё пять “по рогам”, как тогда говорили, то есть поражения в правах. Тот же лесоповал, только уже в качестве вольнонаёмной. Там, под Котласом, в лагерном бараке Витя и родился. Шёл 1953 год.

После проволоки — город!

— Первые два месяца я жил ещё при Сталине, поскольку на свет появился 14 января, — делится Виктор Аникеев. — Первые воспоминания — детский сад, под который отвели половину барака. Посередине — колонна, печка большая, из окошка колючую проволоку видно. Дети разных возрастов, начиная от ясельного. Врезалось в память: у одного мальчика, постарше меня, не было ноги, на деревяшке прыгал, всех задирал... Хорошо помню Новый год, ёлку. А самое яркое впечатление — самолёт с моторчиком, он на ниточке летал.

В 1956 году маму реабилитировали. Домой, в Белоруссию, ехали на поезде, на боковых сидениях. Сначала прибыли в Ленинград, к маминому брату. Мальчишка был ошарашен. После колючей проволоки — огромный город! И метро! Лестница-чудесница, люстры, сияние! Наверное, тогда Витя и влюбился в город на Неве...Со станции мама и Витя добрались в деревню очень поздно. Встреча, застолье, просидели до утра. Мальчишка проснулся от голосов — кто-то бабушку очень сильно ругает за то, что на работу ко времени не вышла.

— Я как был в труселях по колено, так и вышел из-за занавески, — вспоминает Виктор Аникеев. — Смотрю — мужик какой-то сидит. Взял я ножичек со стола и к нему, лезвием поигрываю, как в бараке научили, и нехорошими словами объясняю, что так с моей бабулей обращаться нельзя. А годков-то всего четыре. Мужик из избы выскочил и больше вообще к нам не заходил, если нужно, в окошко стучал. Оказалось, что это был тот самый бригадир... Мама меня тогда отругала за нецензурные выражения, с тех пор при ней ни разу ничего такого не произнёс, ну, как стоп-сигнал включился!

Когда Витя подрос, родственники много рассказывали об оккупации. Говорили, что, вопреки общепринятому мнению, фашисты просто так, из чистого зверства, сёла целиком с людьми не сжигали. Вот деревня в пяти километрах от той, где жили Аникеевы, повторила судьбу Хатыни. Ехал немецкий патруль, подросток из местных решил погеройствовать, выстрелил (оружия-то хватало), попал. Всё — не стало деревни.

— А нашу спас один дед. Под Рождество оставшаяся молодёжь устроила вечеринку под гармошку, — рассказывает Виктор Дмитриевич. — На музыку немцы подтянулись, такие же парни. Зашли в избу, автоматы в угол, давай плясать вместе со всеми. Тут кто-то предложил фрицев завалить. А этот дед услышал и как-то немцам объяснил, чтобы уходили. На самом деле всех спас! Но когда наши деревню освободили, один герой стуканул, что он сотрудничал с врагами. И дали деду десять лет...

“Прочёл — холодок по шкуре...”

Сельчанам тогда паспортов на руки не выдавали, а мама Виктора после реабилитации документ получила, это была большая редкость и большая удача. Она смогла устроиться проводницей на железную дорогу, мальчик остался с бабушкой. Она в колхозе, он — сам себе предоставлен. Проблемы начались.

С любимыми внучками на зимней прогулке

— Ко мне в деревне поначалу вообще не очень-то хорошо относились, — говорит Виктор Дмитриевич. — Они все беленькие, светлоглазые, а я чёрный, кудрявый. Спрашивали: “Кто твой отец?” И меня дома научили, как отвечать: “Отец собакам сено косит!” Потом приняли в компанию, научили рогатки делать. И пошло-поехало: по банкам стрелял, по бутылкам. По цыплятам. Мама приехала, соседка ей нажаловалась. Я был бит. И тут тётя Тома говорит: “А давай ему азбуку подарим!” Это решение изменило всю жизнь.

Дошкольник Витька научился читать. И стал глотать всё, что только попадалось под руку. Один раз бабушку чуть до инфаркта не довёл. В избе стояла кадушка с солью (мудрый дед ещё в 1939 году стал её наполнять), когда остатки вытряхнули, на дне обнаружилась старая газета, районка “Ленинский призыв”. Пацан, конечно, схватил, давай рассматривать, а там на первой полосе снимок: красноармеец обнимается с... немецким солдатом. Побратимы после разгрома панской Польши! Увидел бы газету кто посторонний...

Деревенская школа размещалась в большой избе. Два ряда парт, два класса, одна учительница. Школа была настоящим очагом культуры — тут и клуб, и кино, и танцы. Однажды Витя с мамой шли смотреть привозную картину и увидели, как мужчина (тот самый бригадир!) ногами избивает женщину. Как-то оттащили его, уняли. Пострадавшая потом сильно заболела, написала заявление на обидчика, ему — штраф, а мама свидетельницей выступила. Бригадир стал угрожать...

— И через некоторое время полыхнул наш дом, — вспоминает Виктор Дмитриевич. — Хорошо, что я вовремя проснулся. Остались мы на улице. Маме удалось добиться комнаты в коммуналке, в Орше. А это был, пожалуй, самый проблемный город БССР, где подростки убивали друг друга. С тремя колониями и одним кинотеатром. Дрались район на район, криминал всякий... В стороне не останешься. Я и не остался, хотя при этом ходил в библиотеку и много читал. Словом, покатился по наклонной. Спасли меня тётеньки из библиотеки, дали книжку — “Честь” Медынского. Прочёл — холодок по шкуре. Я ведь в своей жизни уже “дочитывал” первую часть этой книги... Завязал. Драться дрался, но в криминальные игры играть перестал.

Два притопа, три прихлопа?

Школу закончил в 1969-м. После трёх неудачных попыток и армии поступил через рабфак в Ленинградский ордена Ленина имени Калинина политехнический институт. Именно здесь судьба совершила ещё один крутой поворот. Виктору как комсоргу группы принесли для распространения билеты на конкурс самодеятельной песни “Топос” (в пику эстрадному “Сопоту”). Мало кто понимал, что это. Гармошка, два притопа-три прихлопа? Слово “самодеятельность” смущало. Никто не пошёл. Виктор отправился на конкурс сам и страшно удивился, когда за 300 метров до входа у него стали спрашивать лишний билетик. Два продал по три рэ! И окунулся в мир авторской песни, будучи знакомым на тот момент только с творчеством Высоцкого и тюремной лирикой.

— Создали мы свой клуб, ребята выбрали президентом, — рассказывает Виктор Аникеев. — Перед одним из концертов старшие товарищи сказали: “Хочешь, чтобы тебя признали, вот тебе три фамилии, приведи этих людей!” Двоих я быстро уговорил, а третьим был Розенбаум... Я пришёл, позвонил, Александр открыл — глаза красные, уставший, две смены на скорой отпахал. Объясняю, что и как, а он меня выталкивает, отстань, отдыхаю, какие песни! Я — ботинок в дверь, не уступаю... В итоге врач плюнул и согласился. На концерте во вкус вошёл, потом сам же благодарил. Когда в Красноярск приезжал, встречались.

В 1979-м решили организовать в Ленинграде Всесоюзный фестиваль, пригласили всех ведущих бардов, сняли четыре самых крупных зала в городе, распространили примерно шесть тысяч билетов. За несколько часов до открытия Аникеева вызвали в ректорат. Сидит проректор по учебно-воспитательной работе, рядом — личность в сером. И поступает команда: всё закрыть, билеты забрать, деньги вернуть! Перед народом извинились: по техническим причинам... Народ понял. Билеты, к слову, сдали человек двести.

Средства государство исчерпало

— Через неделю должен был защищать преддипломную практику, руководителя отыскал в последний день, — говорит Виктор Дмитриевич. — В общем, практику не защитил, до диплома не допускают. Решил академический отпуск оформить, знакомая в поликлинике помогла, дала заключение. Я с бумагами в деканат, а там объявление — отчислить. “За невыполнение дипломной работы в срок”. Хотел на заочном отделении зацепиться. “Средства, отпущенные на ваше высшее образование, у государства исчерпаны”. Сколько раз я потом слышал эту фразу... Пошёл на завод в Орше, собрал там клуб. Как-то пригласили одного автора, он поначалу нейтральное пел, а потом вдруг “...Взойдёт дурак на бугор, и видно всем, что дурак…” В понедельник вызывают в партком: “Что было? Что пели?” Попеняли — народ мог подумать, что у нас свобода и демократия! Думал, что этим закончится. А оно копилось. В конце концов узнал истинную формулировку, с которой вылетел из института: за антисоветскую, антикоммунистическую, антиправительственную и (внимание!) сионистскую деятельность, подпольные концерты и так далее. Сионизм “пришили”, потому что в списке приглашённых бардов были такие фамилии, как Ланцберг, Городницкий...

Ананас вместо картошки

Одним словом, понял Виктор Аникеев, что и в Орше спокойно жить ему не дадут. Из КГБ звонили, топтунов приставляли. Надо было что-то решать. И решил Виктор отправиться в Сибирь. Ещё когда он учился в институте, то со стройотрядом ездил на строительство Саяно-Шушенской ГЭС. Природа понравилась, а главное — люди. Семья оставалась пока в Орше, а он собрал рюкзак и отправился в путь. Пытался устроиться в Минусинске, в Абакане, везде как-то подозрительно быстро отказывали. Потом сообразил: паспорт выдан в Ленинграде, начальники считали, что его обладателя как неблагонадёжного высели за 101-й километр, это ж 1982 год, недавно Олимпиада прошла.

Случайный знакомый посоветовал махнуть в Красноярск, где начинали возводить экскаваторный завод. На последние деньги поехал. А в записной книжке телефоны бардов — от Сахалина до Калининграда, и только Красноярск, как назло, белое пятно. С работой непросто оказалось, прописки нет. Помыкался и отыскал Дом учителя, где, по слухам, собирался клуб авторской песни. Налили чаю, дали гитару. Кто, что? Рассказал.

— Подходит девушка: “Это у тебя прописки нет? Давай паспорт и приходи в четверг в клуб”, — рассказывает Виктор Дмитриевич. — Потом другая подходит: “Это тебе жить негде? Пошли со мной!” Пожил сколько-то у Любы Искровой, заядлой столбистки. Забавный случай был. Гулял по городу, увидел — ананасы продают, совершенно свободно! В Питере бы в очереди задавили. Купил диковину, а девчонки говорят: “Дурак, лучше бы картошки принёс!” А потом привели меня на Столбы, приняли за своего, и жил я там с февраля по июль 1982 года. Спасибо всем, кто помогал.

Уже в Красноярске Виктор Аникеев закончил политех, учился в аспирантуре, прошёл путь от слесаря до начальника отдела экономического развития, поработал в том числе в администрации города в должности заместителя департамента промышленной политики. Сейчас на пенсии, возится с внучками, иногда участвует в концертах. Сибирь считает второй родиной. И всегда помнит о поворотных моментах в своей жизни, которые связаны с книгами и авторской песней.

Самое яркое воспоминание

Это было в мой первый день на Столбах. Точнее, ночь. В два часа мы компанией человек в 15 поднялись на Второй столб, ребята взяли гитару. Зима, снег, звёзды прямо над головой, огни большого города внизу, прекрасные песни... И ощущение полного восторга!

В тему

Красноярск одно время был завален дефицитными для страны ананасами. Виктор позвонил друзьям в Ленинград и пошутил: “Они тут растут, как картошка, только дозревают потом на шкафу”. Те посмеялись. А он отправил посылку через знакомого лётчика. В Пулково друзья увидели: все пассажиры красноярского рейса тащат авоськи с ананасами. С тех пор Виктору верили безоговорочно. Даже когда он сказал, что на Мане есть крокодиловая ферма, и прислал фото. На снимке был крокодил на поводке, его хозяин выгуливал — любитель экзотики.