Откровенный человек

“Говорить правду легко и приятно”

Неправда

Да что там, у каждого небось такой имеется друг-приятель, который тебе всю правду готов в глаза вывалить, даже при полном твоем нежелании слушать. Я, говорит, твой единственный настоящий друг, потому что без меня ты нипочем о себе не узнаешь горькой правды, даже и в зеркале. Будешь, говорит, всю жизнь как слепой ходить и на грабли наступать одни и те же, а над тобой все смеяться будут. А если я тебе правду про тебя скажу, глядишь, недостаток свой исправишь и почти полноценным будешь человеком и гражданином.

Ладно, думаю, для моего же блага старается. Он тем более несколько меньше меня размером, так что в некотором роде еще и рискует, если правда слишком горькая окажется или просто много ее сразу вывалит. Идем мы с ним, значит, в одно людное место. Сравнительно культурное. Все практически в пиджаках, и дамы кто в чем может. Надо светские разговоры вести и стакан держать с оттопыренным мизинцем. Делать-то нечего: раз пришли, надо соответствовать. Я, главное, за мизинцем все больше слежу, чтобы он под нужным углом оттопыривался. А товарищ мой, который искренний человек, в обществе вращается. Потом подходит и давай мне правду на весь зал сообщать.

— Напрасно, — говорит, — ты рубашку полосатую напялил, она плохо сочетается с незастегнутыми штанами. Вы на него внимания не обращайте, он все время, когда с большого похмелья, становится рассеянным. Я его с детства знаю, когда он в школе для умственно отсталых учился, а нас туда на экскурсию водили для устрашения. У него и тогда штаны были не застегнуты. И рубашка полосатая, кстати. Мы от этого и подружились с тех пор.

А я стою такой неприкаянный, и сказать вроде нечего. Потому что действительно есть такой непорядок, хотя в спецшколе и не учился, ни в хорошем смысле, ни в плохом. Но рубашку-то полосатую куда денешь? Отошел несколько в сторону, а потом бочком и незаметно выбрался с мероприятия. Тем более что там культурная программа началась, а фуршет закончился. Он, конечно, как настоящий друг, за мной выходит.

— Ну вот, — говорит, — позоришь ты меня. Другой бы на моем месте вообще сделал вид, что тебя не знает, или посмеялся бы шепотом. Ты видел, как должны настоящие друзья поступать — сказал тебе все прямо в глаза.

— Зачем орать-то было? Сказал бы в глаза, но потихоньку.

— Это чтобы тебе уроком послужило на будущее. Может, привыкнешь пиджак носить с галстуком, они очень сильно могут скрывать всякие непорядки в одежде и полное отсутствие пуговиц.

Ладно, думаю, может и вправду польза выйдет. Идем по улице, потому как свободное время образовалось, а как раз снег стал пробрасывать, как-то зябко. Зайдем, думаю, в закусочную, выпьем по чашке кофе и коржик купим. Зашли на Маркса, стеклянная такая будочка с несколькими столами. Кофе там, конечно, никто не отпускает, но зато другое все имеется, чтобы согреться. Только немножко дорого. Тут же дверь в небольшой магазин, и там все то же самое. Но в два раза дешевле. Чего думаю, глупостями заниматься, тем более что мы сюда на пять минут зашли. Взяли небольшой сосуд, тут какие-то сосиски в булочке, и стаканы пластиковые. Разливаю. Приятель-то мой, любитель правды, быстренько в себя выливает порцию и начинает вдруг блажить на все заведение:

— Нет, вы посмотрите, что творится. Культурному человеку уже отдохнуть негде, спасения нет от этих алкашей. Может, я зашел чашку кофе выпить в тишине, газету почитать про индекс Доу Джонса. Может, у меня аллергия на спиртное. А этот тип — мало того что незаконно проносит, он еще незаконно разливает и цинично распивает.

Распить-то я как раз не успел. Барменша очень быстрая оказалась и все конфисковала за одну секунду. Еще пообещала наряд вызвать, они как раз недалеко стояли. Выскакиваем это мы на холодную улицу, мне как-то уже не хочется товарища видеть, разве что в гробу и белых тапочках. Но он не отстает и так себя ведет, будто я ему должен, а он прощает.

— Ну и чего на этот раз? Я так понял, тебе не понравилось, что я там про детство говорил, будто мы знакомы были. Сейчас притворился, будто мы совсем незнакомы — а ты опять морду воротишь. Ты что же, таблички не видел — насчет приносить и распивать? Тут, знаешь, даже если бы я, как друг, нашел в себе силы смолчать, то как гражданин обязан был тебя одернуть. Долг, знаешь каждого честного человека. Еще про это Антон Павлович Чехов писал — мол, интеллигентный человек не тот, который приносит и распивает, а тот, который не дает этого сделать другим. А я не помню таких слов, там про скатерть было что-то. Что интеллигентный человек может и должен разлить соус на скатерть, и ему за это ничего не должно быть, потому что остальные не заметят. А если заметили, тогда получается, что ты плохо воспитан и, вообще, жлоб. Приятель мой спорить не стал, но указал нелицеприятно, что не в интеллигентности вообще дело, а в гражданской и жизненной позиции.

— У тебя, — говорит, — жизненная позиция очень пассивная. В плохом смысле, в гражданском. Вот идем мы вчера по парку, там какой-то шум, а может, и распитие происходит. Ты как поступил? Прошмыгнуть решил, будто бы ничего нет. А как бы поступил активный гражданин? Он бы сам подошел, осудил, он бы общественность привлек к этому факту и непременно милицию бы вызвал.

— Так мы же вместе были. Я, допустим, вообще ничего не заметил, антиобщественных то есть проявлений. Там какой-то утренник происходил с альтернативными религиозными деятелями, я еще на входе афишу прочитал. И то, что они так истошно кричали, это от старательности и фанатизма. Мне, к примеру, было бы любопытно, если бы ты на это собрание ворвался с общественностью и милицией.

— Причем тут я? Что же ты думаешь, если я тебе, лучшему, можно сказать другу, не боюсь правду в глаза сказать, так я себя пожалею? Помнишь, когда твой телефон случайно потерял с моста? Из-за этого ничтожного пустяка я себе чуть пять лет строгого режима не припаял. Внутренний голос мне так подсказывал. Только в последнюю минуту другой внутренний голос эти пять лет условно решил дать. Сейчас вот внутри себя отбываю наказание, а тебе, конечно, и дела нет до этого. Новый купил телефон — и все дела. Нет, тяжкий это труд и наказание — говорить только правду.

Да, думаю, тяжело. Тут жена его звонит. На мой телефон. Он свой обычно отключает, когда мы вместе куда ходим. Где, говорит, шляетесь? Чего там, думаю, не стану я легких путей искать. Если бы пять минут назад позвонила, сказал бы, что в библиотеку зашли. Но — надо быть сильным. Выпили, говорю, немного, сейчас вот зайдем куда догнаться и, возможно, в сауну пойдем. Заодно и помоемся.

И ничего, знаете. Тяжело, но не смертельно. Особенно когда про другого. Своей-то жене я — про библиотеку.