Новости
Тарковский. Место силы
Бахта — таежный поселок с населением в триста человек. Живут в нем рыбаки-охотники. В конце сентября вертолетом ли, вездеходом ли, по реке штатного охотника забрасывают на закрепленную за ним территорию. Там все отлаживается годами: охотничьи избушки, путики с ловушками, лабазы для хранения продуктов. Большую часть зимы охотник проводит на промысле, остаток — дома, в поселке. Сено, хозяйство, поездка в Красноярск — пушнину сдать, а вернется — уже весна. Конец апреля — поездка в тайгу по насту на снегоходе. Вскрытия Енисея, первой рыбы и утки ждут, как праздника. В июне охотник вновь на своем участке — рубит избушку, заготавливает дрова на зиму. В июле — покос. В августе — рыбалка. В сентябре — вновь подготовка к охоте. По такому циклу много лет жил и охотник Михаил Тарковский, пока не стало отнимать у него много времени писательское дело.
Предваряем первый и вполне закономерный вопрос: Тарковский — тот самый. Точнее, из семьи тех самых, Арсения и Андрея, которые приходятся ему соответственно дедом и дядей. Впрочем, родовую фамилию в качестве ключа в литературный мир он никогда не использовал да и вообще долгое время о писательстве не помышлял: в 80-х уехал из Москвы в Сибирь, работал на биостанции, потом ушел в охотники. Наверное, именно стремление жить своей собственной жизнью, без оглядки на принадлежность к славному роду, а также внушенная с детства любовь к природе толкнули его некогда на поступок — навсегда покинуть столицу и поселиться в Туруханском районе Красноярского края. И вот уже тридцать лет он живет здесь, охотится и пишет книги. На свет рассказы стали появляться постепенно, сначала читал их лишь своим односельчанам. Теперь Тарковского приглашают на книжную ярмарку во Франкфурт, переводят на разные языки, он встречается с читателями в разных городах…
Проза Михаила Тарковского производит впечатление. От такой мы даже и отвыкли: чистой, ясной и крепкой, как сибирский мороз. Без заигрывания с публикой, без постмодернистских изысков, без криминального сюжета и даже без ненормативной лексики. Одним словом, постреализм, замешанный на традициях деревенской прозы. (Тарковского, кстати, любят сравнивать с Шукшиным. И хотя Тарковский из города уехал, а Шукшин — наоборот, нравственный выбор в пользу деревни сделали оба. Именно там оказалась их родина, их “место силы”.) Открываешь книги Тарковского с сомнением: да разве это еще читают? И невольно втягиваешься, поддаваясь автору, который зовет вон из Москвы и больших городов и приводит на берега Енисея.
Страна свободы
— Мне важно передать ощущение Енисея и какой-то внутренней свободы, добраться до сердцевины собственного взгляда на жизнь, очистить себя, будто луковицу, — шкурку за шкуркой. Хочется передать настроение людей, которые находятся рядом, их отношения с этой трудной, грубой и прекрасной жизнью. Схватить ощущение какого-то ветра этой жизни — сильного, тугого чувства.
— Тридцать лет назад это был мальчишеский бунт — уехать из столицы за романтикой в далекие страны?
— Тогда это было в порядке вещей. Тысячи горожан уезжали в тайгу строить, рыбачить, работать вертолетчиками, охотниками, геологами... И я уехал за той жизнью, о которой мечтал. Влюбился в нее по литературе. Книжек, наверное, слишком много читал: Арсеньева, Астафьева, Федосеева, Бианки, Скалона... Да и бабушка моя, мать Андрея Тарковского, с детства внушала, что я должен иметь профессию, связанную с живой природой. Она ведь и Андрея в свое время на Енисей отправила, чтобы от дурной компании отвадить. Совсем молодым парнем, еще до ВГИКа, дядя работал в экспедициях коллектором золота, отработал сезон. Бабушка мне с его слов много про Енисей рассказывала. По их воспоминаниям, Красноярский край выходил какой-то совершенно фантастической страной. Андрей привирал, а бабушка все путала. И, когда я там оказался, выяснилось, что все совсем не так. Не хуже, но по-другому.
Но я благодарен судьбе, что она занесла меня сюда. Потому что лучшие русские люди, уверен, живут сегодня в Сибири. Россия именно здесь сохранилась в первозданном, волевом, сильном виде. Бердяев говорил когда-то, что Русь — это женщина. Сибирь для меня, хоть она и с мягким знаком, — это мужчина. Сибиряк — это человек, который плюет на политику, на посулы извне и рассчитывает только на самого себя. Таким его сделали мощь и суровость природы.
В поте лица
— А говорят, что деревня сибирская спилась, выродилась…
— Эти слухи сильно все преувеличивают. В деревне, как и в городе: кто-то пьет, кто-то работает. Но при любом раскладе, при любом загуле сибирский мужик помнит, что ему надо запастись дровами, поймать рыбину, прорубить в Енисее полынью и добыть воды — иначе просто не выживешь.
В тайге все по-настоящему. Чтобы заслужить отдых, еду, тепло, человеку нужно действительно устать, проголодаться, промерзнуть. Я уверен в этом на все сто процентов. Да и Бог сказал: будешь в поте лица добывать хлеб свой. То ощущение покоя и правды, которое ты чувствуешь дома, у печи, после тяжелой и долгой работы на морозе, нельзя сравнить ни с чем. Конечно, бытование в городе имеет свои приятные стороны. Но тот, кто испытал счастье естественной жизни, текущей в согласии с вечными законами природы, уже не променяет его ни на какой комфорт. Так, во всяком случае, думаем я и мои бахтинские друзья, которые выбрали эту жизнь. Охота — это ведь не только добыча пропитания, это еще и пропуск к максимальному сближению с природой. Ближе, чем охотник-промысловик, к тайге никого нет. Ближе, чем рыбак, к реке никого нет. Вообще, профессия охотника-промысловика, можно сказать, — вершина таежной жизни: ближе к природе человек уже не бывает. Мне хотелось уйти в охотники, и я эту мечту осуществил, хоть сейчас ее и сложно совмещать с писательством.
— Трудно городскому привыкать к таежной жизни?
— Знания и умения пришли, конечно, не сразу. Несколько лет на это ушло. Ведь в обыденном сознании охотник — это человек, который ходит по тайге с ружьем. На самом же деле сибирский охотник должен быть и плотником, и рыбаком, и скорняком, и столяром, и скотником, и землепашцем, и мастером-жестянщиком, и механиком. Он должен уметь отремонтировать снегоход, лодочный мотор и еще прорву техники, да доехать на ней до охотничьего участка, который совсем неблизко. Кроме того, охотник должен уметь сшить обувку — пимы и бродни, изготовить камусные лыжи, выдолбить лодку, построить избу, срубить кулемку — деревянную ловушку на соболя, добыть зимой воду из насквозь промерзшего Енисея.... Тайга — это прежде всего труд. Когда начинают говорить о романтике тайги, люди, которые имеют к ней отношение, сразу же кривятся. Таежная жизнь строится исключительно на труде, нет никакой романтики, а есть только дела, которые ты должен делать.
Странный человек
— В Бахте воспринимают вас, как известного писателя?
— Нет. Я — один из них, деревенский мужик, но со странностью — книжки вот пишу.
— Читают вас односельчане?
— Читают, но за творчеством особо не следят. Отзываются по-разному, чаще хорошо. Воспринимают иногда слишком буквально. В моей повести “Кондромо” есть неприятный персонаж по кличке Леший. А в Бахте живет мужик с таким прозвищем. Прочел, обиделся. Я ему говорю: это же не про тебя, мало ли Леших в Сибири? В Верхне-Имбатске есть, например. А он мне: это я — настоящий Леший, а верхнеимбатский — нет...
— Миссию, смысл своей жизни как-то формулируете?
— Это грех большой, потому что смысл существования легко определим. В каждом из нас есть свет. Этот свет нужно каждый день отдавать окружающим. Мы, в сущности, мало чем отличаемся от наших предшественников, мы, нынешние, — лишь звено в нескончаемой цепи поколений русских людей. И, стало быть, наш исторический путь — отнюдь не в слепом следовании заемным моделям жизни, а вот в этом ощущении исторического единства с предшествующими поколениями, которые тоже верили в Россию как в объединяющее начало, в нашего православного Бога. Самые верные наши друзья — великие русские писатели Пушкин, Лермонтов, Толстой, Лесков, Чехов, Достоевский, Бунин, Астафьев, Распутин... И вся моя енисейская жизнь, все мои скромные труды — это маленькая протока, которая, даст Бог, хоть капелькой вольется в мощную реку русской культурной, духовной традиции.
— О чем думается в тайге?
— Думается обо всем и глобально. Обо всей планете, о прожитой жизни, о друзьях и родственниках, о прочитанных книгах. Там наступает какая-то кристальная ясность. Если ты, конечно, не валишься сразу с ног и не засыпаешь...
