То, что писатель Чехов останавливался в нашем городе, — факт общеизвестный. Однако мало кто задумывался, где конкретно он жил в течение суток, проведённых в Красноярске.

Детали стали известны благодаря краеведу Татьяне Баженовой. Начало исследованию было положено в 1980 году, когда она работала в краевом государственном архиве. Именно туда от управления культуры поступил запрос о том, где именно останавливался писатель.

Четыре месяца Татьяна Ильинична занималась этим вопросом. Что же ей удалось установить?

«Был очень рад...»

Чехов прибыл в Красноярск в конце весны 1890 года (по старому стилю, то есть в июне). Ехал писатель в собственной коляске с двумя спутниками-офицерами, ему тогда было 30 лет. К слову, Татьяна Баженова выяснила, что в компании был ещё некий военный врач. По некоторым данным, писатель останавливался в гостинице «Бристоль». Но краевед выяснила, что упоминание этого отеля датируется в Красноярске 1913 годом.

Самый главный факт был установлен из переписки писателя. Приводим выдержку из письма другу Чехова поэту Алексею Плещееву: «Замучился до изнеможения и был очень рад, попав на красноярскую почтовую станцию». Далее (по тексту из письма к родным: «Сейчас пьем чай на станции и после чаю пойдем смотреть город…»

Почтовые станции в те времена были не только пунктами связи, но и местом ночлега для путешественников. Красноярская почта в 1890 году находилась на углу улицы Воскресенской (Большой, ныне проспект Мира) и Почтамтского переулка (ул. Перенсона).

Сохранилась фотография, на которой видна перспектива Воскресенской улицы от Почтамтского переулка на северо-восток. Белые здания слева — это и есть почтовая станция и гостиница при ней, где останавливался Чехов. Напротив — здание Благородного собрания, сохранившееся до сих пор (сейчас здесь базируется краевое отделение спортивного общества «Динамо»). На месте почтовой станции находится фонтан «Адам и Ева» и западное крыло СибГУ.

Располагалась почтовая станция в усадьбе дочери красноярского чиновника Кандаурова Елены Михайловны. Помещения брала в аренду под станцию и гостиницу дворянка Софья Угринович. Усадьба состояла из деревянного двухэтажного дома, флигелей и надворных построек. Гостиница при почтовой станции называлась «Олень», при ней был и буфет. В «Ведомостях сбора налогов с недвижимого имущества города Красноярска за 1890 год» усадьба Кандауровой значилась под номером 502, далее следовал № 503 – почтовая контора (откуда Чехов отправлял письма). Когда эти дома снесли, неизвестно, но на карте 1906 года их уже нет. Возможно, именно на этом месте стоит увековечить память о большом писателе, посетившем Красноярск.

Пугают Козулькой

Стоит упомянуть о дорожных трудностях писателя. В путевых заметках Чехов называет Сибирский тракт самой безобразной дорогой во всем свете.

«Начиная с Томска на каждой почтовой станции писаря пугают Козулькой. И до того запугивают воображение, что таинственная Козулька начинает сниться в виде птицы с длинным клювом и зелёными глазами.

Козулькой называют расстояние в 22 версты между станциями Чернореченской и Козулькой (это между городами Ачинском и Красноярском). Чем ближе к Козульке, тем страшнее предвестники. Недалеко от станции Чернореченской, вечером, возок с моими спутниками опрокидывается, и поручики и доктор, а с ними и их чемоданы, узлы, шашки и ямщик со скрипкой летят в грязь. Ночью наступает моя очередь…».

Самому страшному участку тракта Чехов посвятил целую главу своих очерков, и описание поездки по Козульке стало одним из самых ярких фрагментов материалов «Из Сибири».

Действительность превзошла все опасения. Чехов ехал по Козульке в собственном экипаже, что считалось особенно рискованным. Большинство путешественников предпочитали перекладных лошадей, которые менялись на каждой станции вместе с более лёгкими повозками. У Чехова же был тарантас, купленный в Томске за 130 рублей у купца Ицковича, — крытая дорожная повозка на рессорах, более комфортная, но и более тяжёлая.

«У меня сломался тарантас, понадобилось починять», — записывает писатель. На одной из станций пришлось обращаться к местному кузнецу.

Почему это место для ссылки?

А вот за этот эпизод в заметках писателя просто гордость берёт. Красноярск Чехов назвал «самым лучшим и красивым из всех сибирских городов». У нас писатель пробыл всего сутки — с 28 по 29 мая, но успел увидеть многое, гуляя по улицам, городскому саду и берегу Енисея.

«Из леса выезжаешь на равнину, которая очень похожа на нашу донецкую степь, только здесь горные кряжи грандиознее, — писал Чехов семье 28 мая 1890 года. — Солнце блестит во всю ивановскую, и березы распустились. Слава богу, въехал-таки я наконец в лето, где нет ни ветра, ни холодного дождя. Красноярск красивый интеллигентный город; в сравнении перед ним Томск — свинья в ермолке и моветон. Улицы чистые, мощеные, дома каменные, большие, церкви изящные. Я согласился бы жить в Красноярске. Не понимаю, почему здесь излюбленное место для ссылки».

В письме Плещееву автор пишет: «Когда приеду, расскажу Вам про Енисей и тайгу — весьма интересно и любопытно, ибо представляет новизну для европейца, всё же остальное обыкновенно и однообразно. Вообще говоря, сибирская природа мало отличается (наружно) от российской; есть различие, но оно мало заметно для глаза. Дорога вполне безопасна. Грабежи, нападения, злодеи — всё это вздор и сказки. Револьвер совершенно не нужен, и ночью в лесу так же безопасно, как днём на Невском».

В Красноярске Антон Павлович познакомился с местными журналистами — Фёдором Филимоновым (тем самым, который в одном из своих фельетонов назвал Красноярск «Ветропыльском») и Емельяном Кудрявцевым, издателем и редактором газеты «Справочный листок Енисейской губернии». В компании с ними Чехов совершил увлекательную прогулку по городу, побывал в городском парке, в кафедральном соборе, в Благородном собрании. А на следующий день путешественник отправился в тарантасе к плашкоуту, который должен был переправить его на правый берег.

Муха в варенье

Еще о сибирских дорогах: «От Томска до Красноярска 500 верст, невылазная грязь: моя повозка и я грязли в грязи, как мухи в густом варенье; сколько раз я ломал повозку… сколько вёрст прошёл пешком, сколько клякс было на моей физиономии и на платье! Я не ехал, а полоскался в грязи. Зато и ругался же я! Мозг мой не мыслил, а только ругался. Замучился до изнеможения и был очень рад, попав на Красноярскую почтовую станцию».

Более обстоятельно свои впечатления о поездке Чехов передал в очерках «Из Сибири» и «По Сибири». Один из своих очерков, отосланных из Благовещенска, Чехов начинал следующими словами: «Если пейзаж в дороге для вас не последнее дело, то, едучи из России в Сибирь, вы проскучаете от Урала вплоть до самого Енисея».  Наш могучий Енисей поразил воображение Чехова. Именно ему он посвятил едва ли не самые вдохновенные строки из всех, что написаны им о Сибири.

Видимо, благоприятное впечатление о Красноярске объясняется тем, что, во-первых, Чехов в нашем городе получил возможность немного передохнуть, а, во-вторых, прибыл он в прекрасное время поздней весны.

В берегах Енисею тесно

На следующий день, 29 мая, Чехов снова сел в повозку. Путешествие продолжалось. Путь его лежал на Иркутск.

Когда он подъехал к перевозу через Енисей, плашкоут только что отчалил от берега. Ямщик попытался было его вернуть, соскочил с облучка и засвистел по-разбойничьи, но Чехов остановил порыв проворного кучера. Он предпочёл подождать следующий рейс и около полутора часов в задумчивости гулял по берегу, любовался рекой и горами. Может быть, именно в эти минуты и пришли к нему пророческие слова о большом будущем Енисейской земли.

“Природа же, которую боготворят инородцы, уважают наши беглые и которая со временем будет служить неисчерпаемым золотым прииском для сибирских поэтов, природа оригинальная, величавая и прекрасная начинается только с Енисея. Не в обиду будь сказано ревнивым почитателям Волги, в своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея. Пускай Волга нарядная, скромная, грустная красавица, зато Енисей могучий, неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость. На Волге человек начал удалью, а кончил стоном, который зовётся песнью: яркие, золотые надежды сменились у него немочью, которую принято называть русским пессимизмом, на Енисее же жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая нам и во сне не снилась.

Так, по крайней мере, думал я, стоя на берегу широкого Енисея и с жадностью глядя на его воду, которая с страшной быстротой и силой мчится в суровый Ледовитый океан. В берегах Енисею тесно. Невысокие валы обгоняют друг друга, теснятся и описывают спиральные круги, и кажется странным, что этот силач не смыл ещё берегов и не пробуравил дна. На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый из всех сибирских городов, а на том горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные.

Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега! Я завидовал Сибирякову, который, как я читал, из Петербурга плывёт на пароходе в Ледовитый океан, чтобы оттуда пробраться в устье Енисея; я жалел, что университет открыт в Томске, а не тут, в Красноярске. Много у меня было разных мыслей, и все они путались и теснились, как вода в Енисее, и мне было хорошо...”

НЮАНС

По рассказам старожилов, местные литераторы показали ему красноярские достопримечательности. И Стрелку при слиянии Качи с Енисеем — место первого острога, и Караульную башню, расцветив их преданиями казачьей старины, и дом купца Гадалова (нынешний агроуниверситет). Примечательны были не только европейские этажи этого довольно высокого дома. Самое удивительное в нём было то, что вечерами его окна вспыхивали серебристо-голубоватым электрическим светом. Когда в Питере только входили в моду новые керосиновые горелки, сибирский миллионер мог позволить себе собственную электростанцию, купленную за границей