Виктор Ронгонен: «Я в школе учился вместе с будущим большим художником Тойво Ряннелем»

Всю жизнь Виктор Ронгонен проработал инженером-конструктором в научно-исследовательском институте. Занимался техникой для строительства дорог. Даже в Антарктиде побывал. Там, на Южном полюсе, проходили испытания машины для превращения снега в ледяное покрытие. В конце 70-х годов было решено организовать регулярные авиарейсы на станцию Молодёжная, поэтому требовалось построить аэродром.

Плыли на самый край земли, заходили в иностранные порты... Экзотика по тем временам. А вот в самой Антарктиде было, прямо скажем, невесело. Судите сами: только раз в неделю работников возили в крупный (почти сотня человек) метеорологический центр, где можно было на бильярде сыграть, в библиотеке посидеть, в баньке попариться. Что делать в остальное время, когда пурга и из балка не выйти?

Возможно, это и подтолкнуло Виктора Ронгонена к творчеству – он вырезал из деревяшки двуликого Януса. А может быть, сыграл роль тот факт, что дед, вернувшийся с первой мировой войны инвалидом, зарабатывал на жизнь ремеслом. Кадушки делал, туеса для грибов и ягод, в общем, рукастым был, и всему учил внуков.

Со стороны отца у Виктора Эйновича – финские корни. Перед войной неблагонадёжных «инородцев» массово депортировали в Среднюю Азию и в Сибирь. Началась новая непростая страница в истории семьи. Ронгонены оказались в Удерейском районе Красноярского края.

— Отцу, одному из пятерых ребятишек, тогда было всего 12 лет, — рассказывает Виктор Эйнович. – В семье даже русского языка никто не знал, дома говорили по-фински. Но как-то приспособились, выстояли, ещё и другим помогали. Я в школе учился вместе с будущим большим художником Тойво Ряннелем. Случилось так, что того за чтение запрещённого тогда поэта Сергея Есенина выгнали из интерната. Мои родители его приютили. Мы с Тойво хоть и не особенно близко, но дружили всю жизнь, он даже посвятил удерейским финнам главу в книге воспоминаний.

Когда Ронгонены получили право на выезд, они перебрались в Красноярск, поселились в Покровке. До сих пор Виктор Эйнович любит это место, в библиотеке имени Паустовского на улице Водянникова он – довольно частый гость. И очередную выставку своих работ провёл именно здесь. Посвящена она картинам из пуговиц и будет работать до 12 марта. Автор провёл в рамках выставки уже две встречи, участниками их стали взрослые умельцы, а также дети из социально-реабилитационного центра «Парус».

Этим видом творчества Виктор Ронгонен занялся, уже выйдя на пенсию. Как-то сидел, перебирал шкатулку со старыми пуговицами, которую подарила его матери родственница, профессиональная швея. И вдруг понял: здесь же – практически все цвета радуги! Почему бы не смастерить что-нибудь?

Выбор пал на картины, точнее – на аппликации (кстати, пуговицы он не приклеивает, а пришивает). Первую работу сделал для любимой внучки и назвал её «Старый хвастун» (петух на ней воспитывает цыплят). Девочке очень понравилось. А дед втянулся. В какой-то момент спохватился: запасы материала подходили к концу. Попросил женщин из лаборатории, где работал, и почти у каждой нашлись ненужные пуговицы. Виктор Эйнович позже даже книжку издал – «Пугопись».

Мастерит он не только картины: любит делать лампы из любимого материала. И каждой даёт поэтическое название, например – «Вербы под дождём». Последняя работа, над которой он колдует сейчас, готова процентов на 15, это «Закат над Атлантикой», в память о морском путешествии к южному полюсу. Виктор Ронгонен уверен, что пугопись развивает цветоощущение. А работники библиотеки имени Паустовского соорудили специальную коробку, чтобы посетители приносили мастеру пуговичные «краски».

Офицерские пуговицы отличались от солдатских тем, что были золотыми или серебряными. Солдатские же делались из меди, бронзы, олова или латуни. Известно, что с их помощью Пётр I, например, воспитывал солдат и экономил государственные рубли. Оказывается, он с умыслом издал указ, предписывающий пришивать пуговицы на обшлагах мундиров с внешней стороны. Ведь эти пуговицы мешали солдатам вытирать после еды рот рукавом. Так мудрый царь отучил войско от дурной привычки, портившей сукно.

Интересно отметить, что по ГОСТу в СССР пуговица должна была выдерживать нагрузку в 5 кг. Нынешние изделия в среднем выдерживают нагрузку в 500 граммов.

Чтобы удобнее было носить на себе ткань, шкуру или кожу, древние люди использовали колючки, мелкие палочки или косточки животных. Находки археологов показывают, что в III веке до н. э. жители долины Инда уже пользовались каменными пуговицами с двумя отверстиями.

В скифских захоронениях находят одежды, украшенные полусотней пуговиц. Греческие воины в IV веке до н. э. тоже скрепляли хитоны пуговицами - они были надёжнее булавок.

Автор немецкой хроники 1367 года упоминал о том, что у щёголей в Богемии на костюме размещалось 500 и более пуговиц. А на Руси такие застёжки пуговицы чаще всего использовались как обереги. Это были полые металлические кругляши с камешком внутри, чтобы звенели. Их просто пришивали к одежде, без петли. На раскопках в Новгороде найдена рубаха купца с пришитой к её вороту крупной плетёной пуговицей красного цвета, которая ничего не застёгивала. Зная, что красный цвет у славян наделялся свойством отпугивать нечистую силу, можно предполагать, что эта пуговица служила оберегом. По представлениям наших предков, ворот одежды - очень важная в мистическом плане деталь, ведь самые уязвимые как раз незащищённые части тела: шея, лицо, руки.

Весьма частыми археологическими находками, например, являются «гирьки», украшавшие воротники древнерусских крестьянских рубах. На многих «гирьках» можно увидеть символы солнца - спираль или круг посередине. Оно и понятно: солнечный цвет отгоняет, отпугивает силы мрака. Не отсюда ли пошло название «пуговица»? Кстати, есть и другое однокоренное слово, обозначающее тот же предмет, - пугалка. Оно до сих пор бытует в некоторых диалектах севера России. Так же назывался и колокольчик, помещавшийся на воротнике кафтана. Однако есть и ещё одна версия происхождения слова «пуговица» - от церковно-славянского «пугва», то есть выпуклость, горбик.