“Если не виновен, Сержантов не осудит”

Интерес к правосудию Николай Архипович начал проявлять с четырнадцатилетнего возраста. Суд для паренька из деревни Захаровка Абанского района был чем-то вроде театра. Подросток как только приезжал в районный центр, тут же бежал в зал заседаний, где рассматривались дела. Он и сейчас вспоминает о том, как завораживала его “музыка” судейской работы.

Вроде бы Богом определена была будущая профессия подростка. Однако после службы в армии он даже и не думал о том, чтобы стать судьей. Перспективного сельчанина сразу же определили в райком комсомола, затем пригласили в крайком. И только после окончания партийной школы Николай Сержантов решил: буду юристом — и поступил в институт.

— Только окончил институт, меня вызывают в крайком партии и предлагают ехать прокурором в несколько районов края на выбор. Но я отказался. Когда учился, меня избрали народным заседателем в суд Кировского района Красноярска. Мне очень нравилось, как судья в процессе выступает, и я решил: только эта работа, и никакая другая. А в 1966 году пригласили в Красноярский краевой суд судьей по уголовным делам. Моя мечта сбылась.

— Судей тогда было мало, нагрузки огромные. В 1966 году вышел указ об усилении ответственности за хулиганство, и нас захлестнули эти дела. Раз выматерился на улице — уже приписывали статью. На второй раз засекла милиция — уголовно наказуемое деяние. Отправляли в колонию за то, что выразился нецензурной бранью в общественном месте. У меня тогда на докладе было дело жителя Партизанского района. Мужик около зерновых обкашивал траву для скотины, а в это время первые секретари райкома и крайкома партии поля объезжали. Впереди них машина — путь “расчищает”. Подъезжают к мужику, говорят: “Уходи, первый секретарь едет”. Тот отказался — мол, сено надо косить. Слово за слово, он не подчинился, да еще и нецензурно выразился, его в машину — и в милицию. Возбудили уголовное дело — “злостное хулиганство”. Я рассмотрел его на кассации и вынес свое мнение заместителю председателя суда: нет здесь состава преступления. И когда со мной согласились и отменили приговор, понял: что-то смыслю в судейском деле. Мы тогда равнялись на более старших товарищей. У меня хорошие учителя были — судья Гранов и заместитель председателя суда Кокшаров, подсказывали мне — думай, решай, читай.

— В судах тогда действовала участковая система, а при ней приходилось рассматривать все дела, которые творятся на конкретной территории. Кроме того, у меня была специализация — жилищные проблемы, лишение родительских прав, взыскание алиментов.

— С таким выводом не могу согласиться. Это зависит от работы прокуратуры, комиссии по делам несовершеннолетних, административной комиссии, детской комнаты милиции, которые должны следить за воспитанием ребятишек. О нынешнем положении дел могу судить только по телевизионным передачам. Недавно, например, показывали: мать родила шестого ребенка и лопатой убила. Страшно, конечно, но и в мое время на судебных заседаниях, бывало, такого наслушаешься. Например, рассматривал дело: мать родила ребенка, еще в постели лежит, мужу приказывает: “Выброси его”. Муж живого новорожденного в ведро положил, а сам спать лег вместе с женой. Прошло время, ребенок заплакал, видимо замерз, мать говорит супругу: “Налей в тазик воды, утопи его”. Тот воды в ведро с младенцем налил и под свою кровать поставил. Когда ребенок захлебнулся, родители отнесли его за частные дома и закопали. Эмоционально чрезвычайно тяжелое дело.

— Например, на комбайновом заводе начальник цеха поручил высококвалифицированному специалисту, инструктору, довести до необходимого уровня новый агрегат. Тот что-то напутал, и в результате его действий машина загорелась. Инструктор упал с кабины комбайна на бетонный пол и погиб. Уголовное дело возбудили против начальника цеха — молодого парня, который недавно окончил технический вуз. Переживал он очень сильно. Я долго рассматривал это дело, выезжал на завод и вынес ему оправдательный приговор, совесть не позволила принять другое решение. Ведь виновен в этой ситуации погибший специалист, он нарушил технику безопасности.

— В стране был термин — в места лишения свободы преступников отправляли “для исправления и перевоспитания”. Хотя в колониях никого не перевоспитывали. И если у подсудимого было незапятнанное прошлое, тяжких последствий преступления не имелось, его отправляли на стройки народного хозяйства. Красноярский край был тогда площадкой коммунистического строительства. Строили заводы, большие промышленные комплексы в Красноярске, Лесосибирске, Минусинске, Ачинске. Объекты наполняли осужденными, в основном за хулиганство и кражи государственного имущества. Несунов было очень много — магазины пустовали, а нужно было детей кормить. На нашей территории находился мясокомбинат, хищения с него были очень распространены.

— Судья жалеть не должен, обязан понимать суть преступления. Профессионал не будет демонстрировать свои чувства — вести оправдательный или обвинительный уклон. Судья должен беспристрастно выслушивать, оценивать и определять меру ответственности в соответствии с содеянным и своим правосознанием. Рассказывали, что обо мне даже в тюрьме шла молва: если не виновен, Сержантов не осудит. Но если подсудимый виновен — никакого послабления.

— Нередко действительно было сложно доказать самому преступнику, что он виновен. В 1980-е, например, рассматривал дело в отношении трех красноярских сотрудников милиции, которые совершили разбойное нападение на гражданина. Наряд дорожно-патрульной службы подъехал к железнодорожному вокзалу — на крылечке нетрезвый мужчина курит. Они поинтересовались: кто и откуда? А тогда осень была, люди из геологоразведок возвращались с крупными деньгами. Тот рассказал: едет домой в среднюю полосу, при себе три тысячи рублей (по тем временам огромная сумма). Милиционеры забрали его, якобы в отделение доставить, а сами завезли за железнодорожную больницу, избили, ограбили и бросили. Когда машина ушла, пострадавший очнулся, подполз к сторожке, рассказал, как дело было. В ходе расследования вышли на сотрудников ГАИ районного отдела милиции. В суде они все отрицали. Родственники попытались подкупить пострадавшего: заплатили ему, и тот, не дождавшись суда, уехал домой. Дважды за ним в среднюю полосу России катались, чтобы доставить на судебное заседание (без него рассмотрение дела было невозможно). Наказание милиционерам определили от девяти до двенадцати лет лишения свободы. Лет через семь приходит ко мне в суд мужчина: “Вы меня судили”. Я ему вопрос задаю: “Вы не признали себя виновным, обоснованно ли вас суд наказал?” Он говорит: “Все было так, как написано в приговоре”. Мне сразу легко на душе стало. Ведь сколько стоило пота и нервов, чтобы признать их виновность.

— Нет, если он совершил преступление. Я убежден, что с такого человека надо спрашивать больше, чем с рядового Гришки или Кольки. Он был наделен властью, положением. Знал, что делает. Такому нужно даже в большей степени определять наказание. Я помню, судил директора радиотехнического завода за кражу госсобственности. Он за счет государственных денег построил себе гараж по последнему слову техники в центре города. Дело нелегко давалось — член горкома партии, депутат горсовета. Определил восемь лет лишения свободы. На кассации приговор снизили до пяти лет, но у него были правительственные награды, к нему применили указ об амнистии, и в колонию директор завода так и не попал.

— Суд не имеет права на ошибку. Это венец всей следственно-правовой работы по доказыванию вины. Именно суд дает оценку — добыты ли доказательства, убедительны ли они. Чтобы не ошибаться, судья, выходя в процесс, должен знать все материалы дела как Отче наш. Иного и представить не могу. Вот уже 13 лет, как не отправляю правосудие, но почти каждую ночь вижу сны — рассматриваю дела. И просыпаюсь в холодном поту: вышел в судебный процесс, а дела не знаю, необходимо оглашать приговор, а я его не написал.

— Действительно, сейчас суды облагородили. Нам и не снились такие помещения, техническое и транспортное обеспечение, зарплаты. Мы не могли купить лишний карандаш или лист бумаги. Было такое время, когда председатели не знали, кого пригласить на работу, — в суды никто не хотел идти. Адвокаты смеялись над нашей нищенской зарплатой. Меня звали на хозяйственную и профсоюзную работу, где можно было получать в два-три раза больше, но я прирос к суду. Меня держала любовь к своему делу. Это удивительная профессия. В суд люди идут, как в церковь, с открытой душой. Кому еще пожаловаться, как не судье?