«Сейчас Эверестом никого не удивишь». Легендарный альпинист Валерий Коханов о науке и путешествиях

Альпинист и спасатель Валерий Коханов, находясь на заслуженном отдыхе, не сидит без дела. В этом году он работал в Долине гейзеров на Камчатке, судил соревнования на Кавказе, а своё 65-летие встретил в музеях Новосибирска. Энергии и желаний у Валерия Петровича хоть отбавляй! Впрочем, сам он скромничает, говоря о себе. «Да какие дела у пенсионера?» — улыбается Коханов.

Вот только обычным человеком его точно назвать нельзя. Даже понятие «легенда» к нему слабо подходит — слишком мелкое. Коханов был на вершине Эвереста и ходил в Канаду на лыжах через Северный полюс, спасал людей в Нефтегорске и на Саяно-Шушенской ГЭС, посетил почти все континенты мира и даже написал и издал автобиографическую книгу «Дневники Снежного барса».

При этом в обычной жизни Коханов — скромный и общительный человек без какой-либо звёздности. Валерий Петрович радушно пригласил нас к себе в квартиру, которая больше похожа на музей. Показывая сувениры из разных уголков мира, он рассказал о восхождении на Эверест, о ликвидации катастроф, первоапрельской журналистской шутке, несостоявшейся кандидатской и многом другом.

Картина как подарок

— Вы, говорите, недавно были в Новосибирске.

— Да, поехал на свой день рождения. В начале декабря мне исполнилось 65 лет. Решил отойти от традиции отмечать этот день на Столбах. Давно хотел познакомиться с картинами Николая Рериха в музеях Новосибирска. Собрался и поехал. Там интересно — 60 подлинников, личные вещи, много репродукций, есть такие, которые можно приобрести. Вот в день рождения жена подарила мне одну из них.

— Где-то ещё были?

— Попал в краеведческий музей, но с ним не повезло. Хотел посмотреть артефакты из усыпальницы принцессы Укока. Небольшая их часть находится в музее Горно-Алтайска, основные находки — в Новосибирске. Оказалось, они в музее археологии в Академгородке.

Камчатка и ГЭС

— На Столбы-то ходите?

— Регулярно. А как иначе? Здоровье надо поддерживать. Также продолжаю много ездить.

— Где были?

— В начале этого года я ещё работал в национальном парке «Красноярские Столбы». Там познакомился с коллегой из Кроноцкого заповедника. Он говорит: «А чего ты тут торчишь? Холодно же. Давай к нам». Я уволился, взял билеты и уехал на Камчатку. Понравился Петропавловск, местные красоты, океан, Авачинская бухта. Работал в Долине гейзеров. Делился с коллегами знаниями, приобретёнными в экспедициях и на спасработах, обучал оказанию доврачебной помощи. Полтора месяца там провёл.

— Раньше бывали на Камчатке?

— Да, 20 лет назад занимался поиском пропавшего Ми-8 с сахалинским губернатором и его командой. (В августе 2003 года губернатор Сахалинской области Игорь Фахрутдинов погиб в авиакатастрофе вблизи вулкана Опала на Камчатке. — Прим. авт.) Нас тогда на сопки забросили, и посмотреть Камчатку толком не получилось — работы было много. Передвигаться приходилось через карагашник, ольховник мелкий. Мы в основном медвежьими тропами пробирались! Суровый край. Да и сейчас медведей там хватает. В Долине как-то 11 особей за день насчитал.

— После Камчатки куда?

— Вернулся домой, недельку отдохнул и уехал на Западный Кавказ, в ущелье Узункол. Участвовал в судействе чемпионата России по альпинизму в техническом классе. Вместе с дочерью, которая мне помогала, провели в высокогорье три недели. В августе в районе Саяно-Шушенской ГЭС на Мраморной стене проходил чемпионат России в скальном классе — туда тоже ездил. Все места знакомые, но много нового, интересного. Одна из достопримечательностей — православный храм из чистого мрамора, построенный Иваном Ярыгиным.

Впервые, кстати, я там побывал ещё в пятом классе. Нас отправили в турпоход от школы. Мы на природе в палатках жили. Побывали в доме Ивана Ярыгина, встретились с его родителями. Отец показывал нам поленницу, которую Иван перед Олимпиадой нарубил! Всё это интересно, конечно.

У меня вообще с Саяно-Шушенской ГЭС многое связано. Я там был ещё, когда плотина строилась, и сбоку от котлована Енисей шёл мощным потоком. Затем, когда на Борусе тренировались перед Эверестом, видел ГЭС в готовом виде. В 2009 году поехал туда по работе: на станции произошла авария, и наш отряд вошёл первым в разрушенный зал. Генератор от гидроудара взлетел под крышу и снёс мощные бетонные ограждения. Пришлось завалы разбирать, тела убирать. А спустя десять лет я посетил ГЭС с командой из Москвы — как раз была годовщина аварии. Уже ничего не напоминает о трагедии.

«Постоянно находиться в напряжении невозможно»

— Слушаю вас и поражаюсь спокойствию. Буднично так рассказываете об аварии. Хотя у вас были катастрофы посерьёзнее — тот же Нефтегорск в 1995 году.

— После него, кстати, некоторые ребята ушли из спасателей. Не выдержали этой картины. Спрашивают: а если такое постоянно будет? (28 мая 1995 года посёлок Нефтегорск в Сахалинской области был полностью уничтожен сильным землетрясением. — Прим. авт.) Хотя самые неприятные происшествия — это авиакатастрофы. Их на моей памяти около десяти. Самолёты, вертолёты...

— В Нефтегорске за 17 секунд более двух тысяч человек погибли.

— Это сразу, да. Но потом люди ещё в больницах умирали. Синдром сжатия имеет пролонгированное действие, и если не использовать специальные аппараты, то человек не приходит в себя.

— И всё же — откуда такое спокойствие?

— Когда постоянно работаешь в таких условиях, привыкаешь. Многие удивляются, даже возмущаются: «У людей горе, а вы тут шутите». А по-другому никак. Постоянно находиться в напряжении невозможно. Конечно, мы не хохочем и при родственниках ведём себя подобающе, но нам тоже нужна разрядка. Зато ребята всегда пристёгивают себя и своих близких в машине. Потому что видят, как целые семьи могут гибнуть из-за секундной спешки на дороге.

— В Нефтегорске были потом?

— Не получилось. Но при желании можно поехать. Просто так не вижу смысла — дорого. Да и нет там больше посёлка — только памятник, братская могила на кладбище и несколько уцелевших домов.

В науке нельзя допускать перерывов

— С психологической точки зрения насколько было тяжело готовиться к экспедиции на Эверест? Буквально за год до неё вы видели весь ужас в Нефтегорске.

— Ну, работа и экспедиция — это разные вещи. Страшное бывало и ранее. В 1992 году мы участвовали в Сибирско-Швабской экспедиции на восьмитысячник Дхаулагири вместе с немецкими альпинистами. Один из них умер — отёк лёгких. Причём парень очень опытный! Но так сложилась судьба. Мы с Петром Кузнецовым поднялись в лагерь на 7 500 метров, обернули его в палатку и спустили в ледовую трещину — считай, похоронили. Спустить вниз невозможно, а оставить на гребне — как-то не по-человечески.

В 1989 году шестеро наших ребят погибли под ледовым обвалом на пике Коммунизма. Тогда многие ушли из альпинизма. А я кандидатскую диссертацию бросил. Подумал: зачем ерундой заниматься?

— Могли бы в науке остаться. Тоже хорошее дело. Какая хоть тема диссертации была?

— Я работал в НИИ сельского хозяйства, был заведующим сектором оздоровления растений. Мы занимались оздоровлением картофеля, брали меристему — это что-то вроде стволовых клеток для человека — и выращивали в пробирках. Вот по этой теме можно было спокойно защищать кандидатскую. Но я не стал. Может, и зря. Но потом начались девяностые, было сложно. Пошёл в спасатели, там и остался. Хотя до сих пор слежу за тем, что изучают в институте.

— А если сейчас вернуться?

— Наука — такая штука, в которой нельзя допускать перерывов. Год пропустишь — всё, начинай заново. А я уже 30 лет ничем таким не занимался! Поэтому возвращаться точно нет смысла. Да и, честно говоря, меня на природу тянет, а не в институт. Я бы на маяк, на самые дальние точки поехал, где люди редко бывают! Тяготит меня городская суета.

— При этом вы родились и выросли в Красноярске. Городской житель как-никак.

— Да, но с 12 лет я постоянно бывал на Столбах. Палатки, костры, компании — всё это затягивало моментально. Много раз порывался бросить: «В следующий раз не пойду!» Но потом возвращался. Тренировался в секции по скалолазанию при Красноярском госуниверситете. Начались восхождения, соревнования, участия в чемпионатах. Всё это привело к Эвересту.

Цунами в кругосветке не пугают

— Знаю, что у вас были и другие экспедиции, не в горах. Северный полюс, например.

— Да, мы ходили через Северный полюс в Канаду вчетвером. Вообще, после того перехода я не раз бывал за полярным кругом. На многих станциях гостил — у научников, пограничников. Самых крепких ребят-погранцов кидают в самые дальние точки, где по полгода ни вертолётов, ни кораблей не бывает. Заходишь к ним, а там дизелем пахнет. С ними очень приятно общаться. Они гордятся службой на Севере.

Арктика — это красиво. Острова Северной Земли, мыс Челюскина — что-то невероятное! Я по Таймыру на снегоходе с Андреем Васильевым три тысячи километров прошёл.

— В Антарктиде, кажется, тоже бывали?

— Нет, туда не довелось. Собирались той же командой пойти, которая в Арктике была, но не получилось.

— А если что-то менее экстремальное?

— У меня в Сингапуре друг живёт, мы с ним на его яхте хотели дойти до острова Комодо. Но из-за аварии лодка потеряла ход, и мы ремонтировались на острове Ява. В этой экспедиции по джунглям в удовольствие своё полазил. С варанами двухметровыми встречался, от обезьян убегал…

— Сколько у вас в жизни было экспедиций?

— Я не считал. Раньше по две-три в год точно. Сейчас реже. Но жду, когда мои товарищи созреют для кругосветного путешествия.

— У вас ещё и такие планы?

— А почему бы и нет? Сиди себе в лодке, греби потихонечку.

— А цунами, ураганы?

— Да и ладно. Они меня не пугают!

— Ещё куда-то хотите?

— Мне интересно на наши дальние острова съездить. На Ратманова, например. Но туда непросто попасть — пограничники, ФСБ, пропуска. Просто так не пустят. (Остров Ратманова — самая восточная точка Российской Федерации, административно входит в состав Чукотского автономного округа; расстояние до острова Крузенштерна, принадлежащего США, — четыре километра. — Прим. авт.)

После Северного полюса я пять лет восстанавливался»

— Вернёмся к Эвересту. Уже давно нет новостей про серьёзные восхождения. Они в прошлом? Или есть шансы на крупные экспедиции?

— Финансирование дают подо что-то серьёзное. Мы в своё время выбирали новый путь и прокладывали маршрут, который сейчас называется «красноярским». Всё делали своими силами, без московских чиновников от альпинизма. Они, кстати, потом нас обвиняли в том, что якобы мы всё выдумали и никакого восхождения не было.

Но это я говорю о девяностых. Сейчас Эверестом никого не удивишь. Был там — ну, молодец. И уже неважно, с кислородом или без, с чьей-то помощью или самостоятельно... Есть женщины, которые за один сезон поднимаются на восемь — десять восьмитысячников, включая Эверест! Такое возможно — только успевай деньги платить за гидов, а восходителю остаётся только ногами двигать. Тебе всё поднесут, всем обеспечат. Коммерция!

— Это же сколько здоровья надо?

— Здоровье, конечно, нужно, тут вопросов нет. Но классический маршрут пройден на сто раз. Везде висят верёвки — цепляйся и иди. Разве что национальные сборные могут придумать что-то новое. А простое восхождение уже не прокатит. Пойти к спонсору и сказать: «Дайте мне денег, я хочу на Эверест»? Ну иди за свой счёт, кто мешает-то? Тебя там шерпы затащат.

Нам в своё время и власть помогала, и спонсоры. Серёжа Баякин занимался финансовой частью, Коля Захаров разрабатывал маршрут. Мы с ним ездили на разведку в 1995 году, взошли перед этим на Дхаулагири, проверяли силы. Вообще команда была сильная, но без достаточного опыта гималайских восхождений.

— Но три человека поднялись на Эверест. И вы в их числе.

— Повезло, что сказать. Нам говорят: вот, покорили Эверест... Дело не в покорении. Тут гора либо пустит, либо не пустит. Параллельно с нами шли индийцы — они погибли. А мы зашли.

В МЧС, где я работал, дают хорошую подготовку. Но ведь ещё важно не сачковать. Всё, что нам давали, я выполнял на двести процентов. И к Эвересту готовился, и к Северному полюсу. По сопкам в 30-градусный мороз бегал — сейчас это называют модным словом «скайраннинг». Трудно, да, когда дыхания не хватает, организм не потеет, и потом долго отходишь. Хотя после Северного полюса я пять лет восстанавливался! Мы сильно заголодали плюс работали по 15 часов в день на ограниченном питании. Вот там было жёсткое испытание.

— А как восстанавливаться после восьмитысячников?

— Несложно, кстати. Там же не сразу идёшь на самый верх — поднялся-спустился, поднялся-спустился... Перед штурмом вершины отдыхаешь дней пять, силы копишь. Понимаешь, что есть время. Потом поднимешься, спустишься, наешься — и в тропическое тепло! Главное — на вершине не поморозиться. Помнится, на Лходзе Володя Каратаев сильно пострадал... (В 1990 году красноярский альпинист Владимир Каратаев в паре с Сергеем Бершовым совершил уникальное восхождение по Южной стене Лходзе, однако получил серьёзное обморожение. — Прим. авт.). Да, ему потом дали орден Ленина. Но зачем он человеку, который на всю жизнь остался инвалидом?

— Если только с денежной премией.

— Нет. У нас только за Героя России дают премии. Остальные ордена роли не играют. Сам имею ведомственные награды — их после каждой спасательной операции вручали плюс к каким-то круглым датам. Вот, например, значок за 30 лет спасательной службы. (Показывает знак.) Мои ребята до сих пор вспоминают: «Валерий Петрович, где мы с вами только не были!» И в Ергаках тренировались, и на Алтае, и в Туве... Меня начальство упрекало: «Зачем вам деньги на поездки? Вон, Столбы есть». Оно, конечно, хорошо. Вот только на Столбах мы подтягиваем техническую подготовку. А как же высотная, ледовая? Для спасателей она тоже важна. Когда я создавал парашютно-спасательную службу, сам три раза прыгнул! Даже третий взрослый разряд по парашютному спорту выполнил.

— А зачем?

— Чтобы спорить с бухгалтерией. Мне там сказали: «Зачем 90 прыжков делать? Три раза — и хватит». Вот пришлось. (Смеётся.) Но зачем тогда служба? Есть старинная японская пословица: «Меч нужно носить всегда, даже если он понадобится один раз в жизни». Надо быть готовым ко всему в любой ситуации.

— Вы говорили про ведомственные награды. Но у вас и государственные есть. А они выше ценятся.

— С ними посложнее приходилось, да. Хотя нас одно время чуть ли не заставляли документы подавать! Но я никогда на такое не подписывался. Присвоили звание — хорошо, порадуюсь. Но сам никогда не буду напрашиваться.

— А почему бы и нет?

— Вот многие говорят: «Хочу стать мастером спорта». Но это ведь просто этап в жизни. Я вообще не понял, как у меня это звание появилось. Раз — и дали. Вот мастера-международника по альпинизму долго присваивали, Москва документы у себя держала. Только после Эвереста Николаю Захарову дали заслуженного тренера России, а мне — мастера-международника. Наш тренер Юрий Сапожников подарил за восхождение на Эверест каждому по холодильнику «Бирюса» — до сих пор работает. (Со смехом показывает в сторону кухни.)

Вообще Эверест-96 для многих стал завершением в альпинизме. Ребята уже в возрасте были. Я в 37 лет взошёл.

«Стали требовать результат. А оно мне надо?»

— Сейчас ветераны той экспедиции каждый год собираются в какие-то походы. Вы с ними?

— Нет, не всегда. Хотя в 2021 году я предложил Захарову: «Давай на Казбек сходим». Николаю понравилась идея. Он организовал эту экспедицию. Собрались, зашли. Гора непростая, с характером. Под вершиной палатки бурей срывает! Потом на Мунку-Сардык в Бурятии ходили. Но в этом году я не участвовал в восхождениях с ребятами.

Не могу понять некоторых вещей. Люблю в дороге не в ресторанах есть, а в забегаловках для дальнобойщиков. Да, там нет чистых скатертей, и посуда не из фарфора. Но зато всё настоящее. А большинство идут в гостиничные бани с шашлыками, а не в горячие естественные источники. В этом году ребята поехали в Киргизию, а я там был с десяток раз. К тому же туда сейчас не просто так едут — даже с ветеранов стали требовать результат. А оно мне надо? Поэтому я на Камчатку уехал. Она меня всегда тянула.

— Проще сказать, где вы не были.

— Мне недавно вручили знак «К столетию альпинизма». Федерация альпинизма России выпустила ровно сто штук, и один из них мне достался. Они вручались тем, кто сделал что-то существенное. Николай Захаров подавал много заявок от Красноярска, но одобрили всего девять, и я среди них. В Москве велось активное обсуждение. Приятно, что отметили меня. Хотя в последнее время я редко куда ходил.

— Так это же за сто лет. А у вас и Эверест был, и Лходзе...

— И ещё много гор. Аконкагуа, Хан-Тенгри, вулканы Эквадора (шесть вулканов в Южной Америке прошли) — считай, те же семитысячники. «Снежного барса» выполнил. Это вот что с ходу вспомнил!

Шутка в скафандре

— Вам только в космос полететь осталось.

— Вот слетал бы, кстати! На эту тему есть одна история.

С нами на Эверест ходили Серёжа Бондарев и Саша Абрамович — журналисты ещё старого «Афонтово». Они предложили мне пошутить на 1 апреля. Я перед экспедицией проходил подготовку на спасателя-международника, и у нас занятия проходили в том числе в Звёздном городке. Вот приводят нас на аппарат и предлагают примерить скафандр. Я залез в него кое-как, забрался в спусковую капсулу и в иллюминатор рукой машу, прямо как Гагарин. Это попало на видео. Потом мы доснимали кадры во Дворце пионеров на Стрелке — я там в радиокружке какие-то приборы крутил.

Ребята смонтировали ролик и на 1 апреля выдали в эфир суперновость — мол, один из наших товарищей готовится в международном центре подготовки в Хьюстоне как космический спасатель. И показывают меня, как я в скафандре рукой машу — советском причём, со всеми флагами, атрибутикой! А вдобавок якобы приборы настраиваю. Шутка неплохая оказалась. Я, правда, в прямом эфире её не видел — мне позже показали. Но самое интересное было потом.

На следующее утро в «Афонтово» звонят из пресс-службы Сибирского регионального центра МЧС России: «Почему вы знаете то, чего нет у нас?! Почему Коханов проходит подготовку в США, а нам ничего не сказал?» Ребята оправдываются: мол, это шутка такая. «Какая шутка? Он в скафандре, в спусковом аппарате!» (Смеётся.)

— Сейчас бы такое назвали фейком.

— Это да. Но тогда было смешно!

«Приложил чуть больше усилий»

— Вы на Столбах с 12 лет. А чем раньше занимались?

— Неплохо играл в баскетбол и ручной мяч. Позанимался хоккеем и футболом, но мне не зашло. Самбо увлекался, тренеры даже перспективы видели. В бассейне плавал, на лыжах катался, в том числе на горных. Всем подряд занимался!

— Спортивных разрядов, кроме альпинистского и парашютного, больше нет?

— За парашюты, кстати, мне официально не присвоили. (Смеётся.) А вообще, я ещё мастер спорта по скалолазанию. В остальных видах разрядов нет. А зачем они? Биатлонист, например, вряд ли станет мастером спорта в шахматах.

— Талантливый человек талантлив во всём, как известно.

— Это не ко мне. Я не особо талантливый. Просто приложил чуть больше усилий, чем другие. Мастер спорта — это как кандидат наук. Останься в институте — может, и получилось бы что.

— Стали бы доктором наук?

— Вряд ли. Надо было в армию идти. Там бы точно стал генералом. (Улыбается.) Хотя предлагали, но я не согласился. Отец возмущался: «Я под пулями ходил, а сын даже в армии не был». А у меня то одни соревнования, то другие, то спасательные работы. Альпинист — считай, готовый солдат. Я на правой руке 11 раз подтягивался. На обеих мог под 50!

Но тогда я ещё в форме был. Это сейчас потолстел. Вот и остаются только дом да цветы всякие. Не зря же на биолога учился!

Досье

Валерий Коханов, альпинист

Дата рождения: 2 декабря 1958 года (Красноярск).

Образование: в 1982 году окончил биологический факультет Красноярского государственного университета.

Карьера: до 1994 года работал научным сотрудником НИИ сельского хозяйства в лаборатории биотехнологии растений. Затем перешёл на работу в Сибирский региональный поисково-спасательный отряд. Сейчас находится на пенсии.

Достижения: в 1991 году удостоен титула «Снежный барс» за восхождения на все семитысячники Советского Союза. В 1996 году был в составе красноярской команды, совершившей восхождение по новому маршруту на Эверест, и вместе с Петром Кузнецовым и Григорием Семиколеновым добрался до самой вершины.

Звания: мастер спорта СССР по скалолазанию (1979), мастер спорта международного класса России по альпинизму (1996), спасатель международного класса (1997), заслуженный спасатель РФ (2015). Имеет ряд ведомственных наград и дипломов, орден «За личное мужество» (1991), медаль «За спасение погибавших» (1995).