Либеральный заговорщик

75 лет назад, 14 февраля 1936 года, в Париже скончался бывший спикер III Государственной Думы Российской империи Александр Иванович Гучков

П.Н. Милюков, с которым у Гучкова сложились сложные отношения — в молодости они были учениками В.О.Ключевского и П.Г.Виноградова, потом политическими противниками, — написал по поводу смерти: он умер “одинокий, среди чужих и не вполне разгаданный”. В это же время другой видный кадет В.А. Маклаков, прочитав небольшие мемуары Гучкова, тоже отметил: “всё равно он остался человеком-загадкой”. Действительно, в богатой событиями жизни основателя партии “Союз 17 октября” много странного и загадочного; по материалам его биографии можно писать как приключенческий роман, так и философский трактат о трагедии русского либерализма. Какие только характеристики не давали ему современники — от С.Ю. Витте до А.И. Деникина: “авантюрист”, “самый большой интриган”, “совесть русского народа”, “единственный дельный человек во Временном правительстве”, “один из самых лживых политиков”, “любитель острых ощущений”, “надежда России”, “фальшивый и беспринципный”; но все признавали его выдающиеся способности, отвагу и невероятную личную храбрость.

В советских учебниках истории его называли монархистом и одновременно организатором попытки дворцового переворота. С императором Николаем II у Гучкова были неприязненные отношения. В опубликованной личной переписке царя с императрицей можно найти любопытные высказывания — “Гучкову место на высоком дереве”, “Ах, если бы только можно было повесить Гучкова!”, “Гучков — скотина умная”. По свидетельству царского премьера В.Н. Коковцева, Николай II искренне, как ребёнок, радовался, когда в 1912 году в Москве на выборах в IV Государственную Думу по первой городской курии Гучков был забаллотирован (этим обстоятельством был также доволен и В.И. Ленин). Александра Федоровна вообще его люто ненавидела. Когда 2 марта 1917 года Гучков вместе с В.В. Шульгиным в специальном поезде из одного вагона прибыли в Псков принимать у Николая II манифест об отречении от престола, она сочла это актом личной мести и унижения.

Гучков отвечал царской чете взаимностью. Но не публичными речами, хотя великим князьям от него сильно доставалось, а интригами. В конце 1912 года в обеих российских столицах стали распространяться размноженные на гектографе копии письма Александры Федоровны и четырёх писем Великих княжон к Григорию Распутину. До сих пор историки не пришли к единому мнению — аутентичные это письма или их кто-то “подправил”. Императрица якобы писала старцу: “Как томительно мне без тебя… я желаю всё одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях. О, какое счастье даже чувствовать одно твоё присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел … Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе”. Гучков никогда не скрывал, что именно он был инициатором и организатором распространения этих писем, об этом было хорошо известно. Никто, кстати, никогда не обвинял его в фальсификации. Если письма и были сфабрикованы, то, скорее всего, иеромонахом Илидором, который украл их у Распутина, а позже передал Гучкову.

Письма имели эффект разорвавшейся бомбы. Это при Брежневе слова знаменитой песни Бони М “Ra-Ra-Rasputin, lover of the Russian queen!” (“Распутин, любовник русской королевы”) никак не воспринимались, а тогда это был мощнейший удар по царской власти. А.М. Горький написал, что с попа (Гапона) началась первая русская революция, а следующую готовит иеромонах Илидор. Гучков революции не хотел. Он считал, что предотвратить её может только дворцовый переворот, который он представлял как повторение попытки 14 декабря 1825 года. Он говорил об этом публично, в частности в октябре 1915 года, настаивая на необходимости “прямого конфликта с властью, неумолимо ведущую страну к полному внешнему поражению и внутреннему краху”. Однако на практике заговор так и остался на стадии планирования; людей, способных на реальные действия, кроме Гучкова не оказалось.

Потом Гучков очень сожалел о нерешительности и слабости заговорщиков. Он вообще большое значение придавал субъективному фактору. Считал, что поражение белой армии в Гражданской войне было вызвано слабостью характеров её вождей. В 1929 году генерал Д. Филатов попросил Гучкова высказать своё мнение о Колчаке — они с японской войны близко были знакомы. Гучков дал любопытную характеристику — “пламенный патриотизм, кристальная чистота, рыцарство и героизм… далеко недостаточны, чтобы творить историю, особенно в наше смутное время”, Колчак оказался “разбитым, надломленным, потерявшим самообладание”, что стало “одной из центральных причин крушения белого дела в Сибири, а следовательно, и в России”.

Сам Александр Гучков был человеком иного склада — энергичным, чрезвычайно решительным и бескомпромиссным. Настолько бескомпромиссным, что считался главным дуэлянтом России. По любому случаю он выяснял отношения со своими противниками этим старомодным способом. Вызывал на дуэль своего товарища по Московскому университету П.Н. Милюкова за то, что тот “неправильно” выступил в Государственной Думе. Граф А.А. Уваров похвастался, что Столыпин ещё со времён саратовского губернаторства имеет к нему особое расположение, Гучков посчитал это личным оскорблением (особые отношение с премьером были как раз у него, а Уваров входил во фракцию октябристов в Думе) и стрелялся с ним, за что попал ненадолго в Петропавловскую крепость. Самой известной его дуэльной историей был инцидент с полковником Мясоедовым. Вообще говоря, сам Мясоедов интересовал Гучкова мало, он хотел, по его собственному признанию, “свернуть шею” военному министру генералу Сухомлинову, пользовавшемуся особым доверием императора, но приносившему огромный вред армии. А Мясоедов был протеже Сухомлинова.

Гучков, являясь акционером газеты “Новое время”, разместил там два материала. Собственное интервью о подполковнике Мясоедове, изгнанном из корпуса жандармов за неприглядные поступки и пристроенном в военное ведомство Сухомлиновым. В интервью был намёк, что за пять месяцев службы Мясоедова “одна из соседних держав” стала значительно осведомлённее о русских военных делах. Рядом с интервью была напечатана статья Бориса Суворина (кстати, редактора конкурирующей газеты “Вечернее время”) о некоем офицере контрразведки, который по совместительству является австрийским шпионом. Статью заказал Гучков. Сухомлинова снять не удалось, в суде Мясоедов выиграл. Они стрелялись — Мясоедов промахнулся, Гучков выстрелил в воздух. Современные историки считают, что Мясоедов был жуликом, но не шпионом. Но эта история имела громкое продолжение через три года. После неудач русской армии в 1915 году главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, который так же, как Гучков, хотел свалить Сухомлинова, приказал арестовать Мясоедова. Его приговорили к повешению. Сухомлинов вынужден был уйти в отставку. Более того, самого министра обвинили в измене и коррупции (любимчика не смогли защитить ни царь, ни императрица) и приговорили к пожизненной каторге, от которой его спасла революция.

Все современники отмечали авантюрный характер Гучкова. Четырнадцатилетним подростком он пытался завербоваться добровольцем в Болгарию накануне русско-турецкой войны. Тогда тысячи русских волонтеров поехали сражаться на Балканы, но Гучкова по малолетству славянский комитет не взял. В 1895 году, когда в Османской империи начались армянские погромы, поехал в Турцию защищать армян. Затем служил в Китае в охране строительства КВЖД. Оттуда его выгнали — за то, что избил начальника, который отказался драться с ним на дуэли, и он отправился в опасное путешествие к Тибету, затем на лошадях и верблюдах через пустыню Гоби, Монголию и Среднюю Азию. Потом воевал в Южной Африке на стороне буров в англо-бурской войне, был серьёзно ранен, попал в плен. В 1903 году участвовал в македонском восстании против турецкого владычества. Через год был уполномоченным Москвы и великой княгини Елизаветы Федоровны при Маньчжурской армии (представлял также Красный Крест).

После поражения русской армии, возмущённый паническим бегством начальства, бросившего на произвол судьбы раненных, добровольно остался в Мукдене, чтобы содействовать передаче японцам неэвакуированных госпиталей в соответствии с международными конвенциями. Был взят в плен японцами и заключён в лагерь.

Гучков являлся и хорошим администратором. Именно ему, а он был, по-нынешнему, вице-мэром Москвы, москвичи обязаны строительством канализации. Ему предлагали министерские портфели и нелюбивший его Витте, и благосклонный к нему Столыпин. Номинальным премьером Временного правительства был князь Львов, но реальным руководителем страны до апреля являлся военный министр Гучков. Французский посол М. Палеолог тогда написал: “Отставка Гучкова знаменует банкротство Временного правительства и русского либерализма”. С вождями белого движения Гучков не сошёлся характерами. В 1923 году организовывал в Болгарии свержение правительства А. Стамболийского, которое представляло опасность для находившейся в стране армии Врангеля. После держался в эмиграции обособленно.

Гучков оставался антисоветчиком, но собственную дочь Веру не осуждал. Она вступила в 1932 году в компартию Франции, вела активную деятельность в поддержку СССР. Отец не знал, что дочь была агентом ОГПУ. Ей принадлежала ключевая роль во многих операциях чекистов, а также в возвращении большой группы эмигрантов в Советский Союз, в частности Марины Цветаевой, с которой она дружила. Почти все вернувшиеся попали в лагеря. Сама Вера тоже приезжала в Москву, там она второй раз вышла замуж за шотландского коммуниста и учёного-слависта Роберта Трэйла, вскоре погибшего в Испании. По свидетельству участника тех событий белого эмигранта, потом советского разведчика, потом диссидента и снова эмигранта Кирилла Хенкина, в это время она преподавала в школе НКВД. Сама Вера утверждала, что от ареста её спас влюблённый в неё нарком Ежов. Она уехала помогать испанским республиканцам. В 1960-е годы приезжала в СССР и умерла в лондонской богадельне для русских эмигрантов в 1987 году, когда на её родине появились первые положительные публикации об её отце А.И. Гучкове.