"Завещаю честным людям..."

135 лет назад в Иркутске в ветхом деревянном сарайчике на набережной Ангары от чахотки и алкоголизма умер великий русский историк и мыслитель Афанасий Прокофьевич Щапов. Из его имущества остались лишь обручальное кольцо, которое он хранил в память о любимой жене Ольге Ивановне и старый самовар. Основоположнику демократической концепции русской истории и единственному классику исторической науки сибирского происхождения было 44 года.

Первый народный историк России был похоронен за казённый счет, сообщение о его смерти запретили печатать в газетах. И это один из необъяснимых русских парадоксов. Он умер общепризнанным научным авторитетом. Очень разные люди — Н. Г. Чернышевский, Ф. М. Достоевский, В. О. Ключевский — признавали влияние Щапова на формирование их собственных взглядов. Его труды изучали в российских университетах, а в Европе распространяла русская эмиграция. Только в год его смерти в Санкт-Петербурге вышла первая часть романа (незавершенного) М. В. Загоскина “Магистр”, посвященного жизни и творчеству Щапова, и с десяток работ о наследии историка в разных по ориентации изданиях (“Вестник Европы”, “Вперёд”, “Дело”, “Древняя и Новая Россия”, “Неделя”, “Новое время”, “Отечественные записки” и т. д.).

Через 10 лет по инициативе Русского географического общества на средства, собранные простыми иркутянами, а также выделенные городским головой, выдающимся просветителем В. П. Сукачёвым, на могиле Щапова на высоком откосе, с которого виден весь город, был установлен памятник, созданный известным архитектором бароном Г. В. Розеном. “Родина — писателю” — высечено на мраморном кресте. В тот же день городская дума постановила учредить именную стипендию для Казанского университета и назвать именем Щапова новую школу. Но министр народного просвещения граф И. Д. Делянов направил депешу генерал-губернатору А. П. Игнатьеву: “Покойный Щапов, как известно, занимал в 60-х годах кафедру русской истории в Казанском университете, проводил в среде молодёжи весьма вредные мысли…удалённый посему из Казани. Щапов переселился в Санкт-Петербург, откуда за крайне неблаговидное направление был выслан административным порядком на жительство в Сибирь. Ввиду сего…имею честь обратиться к Вашему сиятельству с покорнейшей просьбой… отклонить ходатайство Иркутской городской думы о наименовании стипендии при Казанском университете Щаповскою и о присвоении его имени школе, находящейся в предместье Знаменском”.

До 1911 года царские власти пресекали все попытки как-то увековечить память историка. Но труды его издавались, о нём самом выходили книги. При советской власти из Щапова сначала хотели сделать революционера, которым он, конечно, не был, хотя и оказал колоссальное влияние на возникновение русского народничества; а позже признали, как говорилось в энциклопедиях, “одним из крупнейших русских историков, основоположником мелкобуржуазной концепции российского исторического процесса”. Его именем назвали улицы в Казани и Иркутске, библиотеки и школы, о нём писали книги, но изучение его трудов, как и других русских классиков, не поощрялось. Общественный интерес к Щапову вернулся в последние два десятилетия, особенно в Сибири. К сожалению, Красноярск в этом смысле является редким исключением. В Томске, Новосибирске, Омске, Барнауле, Улан-Удэ наблюдается очевидный интерес к щаповскому наследию, там выходят исследования, проводятся различные научные и общественные мероприятия; в Иркутске раз в два года проходит международная конференция очень высокого уровня — так называемые “Щаповские чтения”. В Красноярске ничего похожего не происходит.

Конечно, конкретных работ Щапова, посвящённых нашему краю, очень мало. К великому сожалению, в иркутском пожаре 1897 года погибли все историко-этнографические материалы, собранные Щаповым во время Туруханской экспедиции И. А. Лопатина 1866 года, участником которой он был. При его жизни по итогам экспедиции было опубликовано всего две статьи — “Об исследованиях в Туруханском крае в 1866 г.” как приложение к отчету о действиях Сибирского отдела Географического общества за 1867 год (в Санкт-Петербурге) и “Историко-географические и этнографические заметки о Сибири” в 1874 году в “Известиях” РГО. В Красноярске в 1865 году Щапов изучал материалы Томского архива, переданные в наш город во время создания Енисейской губернии. Результаты этих исследований также погибли в пожаре. Но Щапов положил начало абсолютно нового взгляда в русской общественной мысли на Сибирь вообще, на вопросы её колонизации, на оригинальность сибирского мироустройства, сибирского менталитета. Именно из “шинели” Щапова вышло “сибирское областничество”. Г. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев, С. С. Шашков считали себя учениками Щапова. Все крупные “областники”, в том числе наш земляк Н. Н. Козьмин, много писали о жизни и творчестве своего духовного учителя.

Афанасий Прокофьевич Щапов и сам был олицетворением исконного сибиряка. Он родился в глухом селе Анга Верхоленского уезда Иркутской губернии. Кстати, в этом же селе родился причисленный к лику Святых Митрополит Иннокентий, святитель Московский и апостол Америки и Сибири, который тоже был большим учёным. Святитель Иннокентий приходился родственником Щапову. Сорок лет назад в поэме “Казанский университет” (там целая глава посвящена Щапову) Евгений Евтушенко писал: “Афанасий Прокопьевич Щапов, урождённый в сибирских снегах, был в своих убеждениях шаток, да и шаток порой на ногах… полурусский и полубурят, от баптизма бросаясь к буддизму…”. Много уделив внимания пагубной страсти кумира казанского студенчества (“И твой пасынок пьяный, Россия”, “и приняв огуречный рассол, Афанасий Прокофьевич Щапов из борделя на лекцию шёл” и т.п.), Евтушенко, в целом правильно оценивая роль классика в русской истории, с “шаткими убеждениями” историка, конечно, напутал. Вероятно, основывался на официальных оценках (“мелкобуржуазный”). И не бросался он от баптизма к буддизму никогда. Мать его была буряткой (а отец дьячком сельской церкви), но крещёной. Да и вообще прибайкальские буряты не были никогда буддистами, в отличие от забайкальских. Щапов был православным человеком. У него были сложные отношения с митрополитом Филаретом (тогдашним главой Русской православной церкви), это было вызвано его классическими работами по истории русского Раскола — оценки Щапова роли старообрядцев в русской истории сильно отличались от ортодоксальных. Но сам он окончил Иркутскую духовную семинарию и, как выдающийся её выпускник, был направлен в Казанскую духовную академию. И, прежде чем стать профессором Казанского университета, преподавал в своей альма-матер.

Популярность к Щапову пришла очень быстро. Сразу же после публикации первых его работ, несмотря на то, что они были посвящены истории церкви (и сам он в Академии преподавал церковную историю), Щапов стал кумиром либеральной и революционной интеллигенции. Поскольку основной его тезис, что творцом истории является сам народ, был очень близок всем русским демократам. И. С. Тургенев вспоминал, как в Париже он спорил с А. И. Герценом (накануне отмены крепостного права их взгляды стали серьёзно расходиться, что в итоге привело к разрыву), и Герцен ему говорил: “Читайте Щапова, читайте Щапова!”. Для лондонской эмиграции Щапов был культовым автором. Сам Герцен не только в “Колоколе” поддержал Щапова, но и направил ему восторженное письмо: “Ваш свежий, чистый и могучий голос, теперь почти единственный, отрадно раздаётся среди разбитых и хриплых голосов современных русских писателей и глубоко западает в душу”. Но подлинно народная слава пришла к Щапову в Казанском университете. В музее университета хранятся любопытные воспоминания очевидцев: “На первую лекцию собралось народу столько, что в большой 7-й аудитории не хватило места. Перешли в актовый зал. Появился весь учёный совет с попечителем во главе. Перед взорами толпы появилась фигура величественная, при всей своей внешней простоте. С первых же слов лектора вся масса, точно морская волна, набегающая на берег, как-то разом подалась вперед. …Онемевшая толпа расступилась перед ним с инстинктивным почтением. И вдруг раздался страшный гром рукоплесканий. Профессора и сам попечитель делали то же. С тех пор Щапов сделался кумиром студенческой массы. Теперь, когда читал лекции Щапов, все остальные профессора прекращали свои лекции; клиника и анатомический театр пустели”.

После царского Манифеста об отмене крепостного права в Казанской губернии произошло крупное крестьянское восстание, оно было подавлено карателями. В Казани состоялась грандиозная панихида по убиенным. На ней с речью, имевшей колоссальный резонанс в стране, выступил Щапов: “… вечная историческая память вашему самоотверженному подвигу. Да здравствует демократическая конституция!” На следующий день его отлучили от университета. Александр II приказал арестовать профессора. Власти не решились сделать это в Казани, опасаясь выступлений студенчества. Щапова арестовали в Нижнем Новгороде. Синод постановил отправить историка в ссылку в Соловецкий монастырь. Однако в результате мощной волны протеста русской общественности Александр II вынужден был через три месяца отменить это решение. Через два года Щапова всё-таки отправили в ссылку в родную Ангу, откуда вскоре он переехал в Иркутск.

Вместе с ним из Петербурга приехала его невеста Ольга Жемчужникова, ставшая на десять лет его ангелом-хранителем. Щапов был “невыездным” (мог передвигаться только в границах Восточно-Сибирского генерал-губернаторства — Иркутской и Енисейской губерний), преподавать ему было запрещено. Работа в Русском географическом обществе приносила мизерный доход. Жили на деньги от уроков, которые давала Ольга Ивановна. Она удерживала мужа от пагубной страсти к алкоголю, вместе с ним ездила в сибирские экспедиции, в том числе Туруханскую. Её смерть в 1874 году окончательно сломила Афанасия Профьевича. Через два года тяжело больной, полуслепой и голодный — его кормили иркутские знакомые — скончался и сам первый русский историк-демократ. “Умоляю и завещаю похоронить тут рядом с женой… Завещаю все мои бумаги и книги Сибирскому отделу географического общества. Свято завещаю честным людям издать все мои сочинения и деньги употребить на уплату долгов… и на учреждении стипендии во имя покойной моей жены Ольги Щаповой”,— писал он в завещании. Иркутские власти похоронили его рядом с Ольгой Ивановной.