Как жили советские люди в оккупации

Воспоминания о своём военном детстве я написала по настойчивому совету своей дочери. Она увидела, что филиал Волгоградского областного краеведческого музея в Калаче-на-Дону к 80-летию Сталинградской битвы, которое отмечалось в 2023 году, пополнился уникальными документами организации «Дети военного Сталинграда». Вот и я написала и передала воспоминания в музей. Таким образом наконец-то я выполнила просьбу моего отца — Тимофея Гордеевича Степаненко, ветерана Великой Отечественной войны, который буквально за месяц до кончины, ещё в январе 1995 года просил меня отразить на бумаге то, что мы пережили в оккупации.

В тяжёлую, страшную годину Сталинградской битвы мы жили в городе Калаче-на-Дону на улице 9 Мая, дом № 49. Мама — потомственная казачка Антонина Петровна Щирова, в замужестве Степаненко. Я — пятилетняя девочка, брат Витя шести лет. Бабушка — Евдокия Макаровна, родная тётя мамы по отцу, которая воспитывала её с трёх лет (родители мамы ушли из жизни друг за другом в течение 40 дней). Маме на тот момент было 26 лет, бабушке, которая гордилась тем, что они с Иосифом Сталиным ровесники, — 64 года.

Море белых листовок

Первое, что запомнилось: солнечный, яркий день и много, много белых листовок падает с неба. Об их содержании сказать ничего не могу. Наверное, Калач не был ещё захвачен немцами. В нашем дворе стоял небольшой сарай из ивовых прутьев. В нём размещался склад, по всей видимости, боеприпасов и оружия, поскольку постоянно охранялся красноармейцами. Как-то вечером в нашем дворе они вдруг развеселились, плясали и пели: «Эх, загулял, загулял парнишка молодой, в красной рубашоночке, хартовенький такой». Пели именно «хартовенький», слово было непонятное, но я хорошо его запомнила.

Мама — кандидат в члены ВКПб (Всесоюзная коммунистическая партия большевиков), депутат городского совета, папа — офицер Красной армии, в партии с сентября 1941 года. По всем признакам нашу семью должны были и обещали эвакуировать, но не сделали этого. Маме потом объясняли, что некому было сдать материальные ценности: она работала в то время заведующей книжным магазином. Наша сердобольная соседка предложила маме скрыться на хуторе Ильёвка. И вот, в глухую тёмную ночь пешком мы отправились в дорогу. Шли долго.

В хуторе Ильёвка я впервые увидела немцев. Они были в касках, спокойно въезжали в населённый пункт на мотоциклах с колясками, сопротивления им не оказывалось. Я была во дворе усадьбы, когда группа солдат направилась в курятник, они бесцеремонно хватали птиц, которые громко кудахтали. Фашисты смеялись. Потом один из них направился к летней кухне, ногой открыл дверь и выпустил автоматную очередь. В это время там находился мой брат и бабушка, они успели спрятаться за печку и не погибли.

Помню, мама с речки носила на коромыслах воду и поливала огород тех, кто нас приютил. Вскоре стали намекать, что мы не «ко двору». Оно и понятно: время тяжёлое и голодное.

Возвращались в Калач днём: мама с узлом через плечо вела нас с братом за ручки. Увидели в городе такую картину: по улице Революционной в направлении Сталинграда один за другим шли высокие открытые грузовики, по бортам которых сидели наши враги. Недалеко от перекрёстка с улицы Краснознаменской одна из машин вдруг остановилась, нам крикнули: «хальт» («стой»), мы замерли. Немец соскочил с машины, направился к нам, сдёрнул с маминого плеча узел, развязал, стал копаться и забрал самое ценное, что в нём было: тёплое ватное одеяло и мужские ботинки — папины, которые он отправил нам с места службы ещё до войны. Машина тронулась, а мы в ужасе побежали дальше. Завернули во двор маминой приятельницы, и мама стала нас запихивать в подполье, такой был страх за жизнь детей. Потом выяснилось, что немцев в доме нет, и мы расслабились.

Лекарство от малярии

Мы голодали. Ели в основном тыкву, свёклу, да и то не досыта. Мои ручонки от самых плеч до кистей были сплошь покрыты мокнущими коростами (вероятно, следствие белкового голодания), следы от которых долго сохранялись. В соседнем дворе размещалась немецкая кухня, и соседка позвала маму мыть посуду и полы. Работникам наливали алюминиевый походный котелок супа. Суп запомнился тем, что во время еды на губах застывал жир, который с огромным удовольствием я постепенно скусывала.

Фашисты мародёрствовали: заходили в любой дом, на огород и забирали всё, что им понравилось. В один из дней появился и в нашем домишке офицер с чёрной повязкой на глазу (как у пиратов) с солдатом. Жили мы бедно, единственное богатство — железная кровать с панцирной сеткой. Вот её и вознамерились забрать. Мама пыталась помешать, но немец так её швырнул, что она перелетела через всю комнату и ударилась о сундук, который стоял у входа в комнатёнку. Кровать унесли. Но потом вернули при следующих обстоятельствах.

На кухне вместе с немцами работал русский, молодой парень, все звали его Сашкой. Видимо, мама поделилась с ним бедой. Он повёл её и меня в штаб и там по-немецки обо всём рассказал. Описать приметы офицера не составляло труда. На другой день кровать принесли назад. Помню ещё один случай общения с врагами на бытовом уровне. Мама болела малярией. Приступы лихорадки сопровождались сильной желтизной лица. Как-то она стояла возле заборчика после очередного приступа. К ней подошёл немец, протянул лекарство (кажется, хину) и сказал: «Я коммунист». Потом показал фотографию своих детей.

«А кто мне яд дал?»

Помню сильную бомбёжку. Завывающий гул самолётов, свист падающих бомб и глухие удары после их падения. Одна из них поразила дом напротив. Было очень страшно. Мы с мамой стояли в неглубоком погребе возле нашего дома, прикрытом ветхой крышкой. Она держала нас с братом за руки и как заклинание бесконечно твердила: «Деточки, не бойтесь»...Перед глазами — страшная картина последствий боя, который проходил в степи, совсем близко от места, где мы жили. Нас, стайку детей, охватил ужас от того, что мы увидели. Много разбросанных мёртвых тел во всяких позах, трупы лошадей, искорёженные орудия, поверженные танки, разбитые повозки… Одна из девочек, уже подросток, проговорила: «Я теперь есть не смогу». Я восприняла это в буквальном смысле. Вернувшись домой, горько плакала оттого, что пищу уже нельзя употреблять по причине этих страшных событий.

После освобождения Калача маме как активистке поручили привлекать женщин к сбору в огородах неразорвавшихся бомб и мин. Это было опасно. Женщины сетовали: «Тоськя, ведь у тебя же дети». Чем дело кончилось, не помню. Мама работала в этот период директором кинотеатра. Там разместили наших бывших военнопленных. Состояние у большинства было тяжёлое, но должной медицинской помощи им не оказывали, да и держали впроголодь. Мама обивала пороги горсовета, чтобы помочь людям. С её слов, многие из них безымянными были похоронены в братской могиле.

Кто-то донёс «наверх», что мама имела отношение к немецкой кухне. Её вызвали на бюро обкома в Сталинград. Туда и обратно она добиралась пешком по железнодорожному пути. Запомнилось, как мама говорила, что её спросили, почему она не подсыпала яд немцам, она ответила: «А кто мне этот яд дал?» Постановили — исключить из кандидатов в члены ВКПб и в числе формулировок значилось: за дерзкое поведение на бюро обкома. Когда мама вернулась домой, то упала поперёк кровати и рыдала. Бабушка Макаровна утешала: «Тосюшка, да наплевать на эту партию, лишь бы Тимушка был жив».

Тимушка — Тимофей Гордеевич, мой папа, прошёл всю войну, получил ранения, но выжил. После окончания войны он продолжал служить в танковом полку на территории Польши. Летом 1946 года папа приехал в отпуск и впервые за 8 лет увидел семью: в 1938 году он был призван на срочную службу, а в 1941-м началась война.

После оформления необходимых документов мы с большим трудом добрались до места службы отца. Прожили в Польше три года, с 1946 по 1949 год. Но это уже совсем другая и история…

Справка

Сталинградская битва — одна из крупнейших в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов. Она началась 17 июля 1942 года и закончилась 2 февраля 1943 года. Развернулась на огромной территории площадью около 100 тысяч квадратных километров. В битве с обеих сторон на разных этапах боевых действий участвовало свыше 2,1 миллиона человек.

Акцент

Тамаре Ефремовой 87 лет. Тамара Тимофеевна до сих пор работает — она ведущий научный сотрудник Института леса им. В. Н. Сукачева Сибирского отделения Российской академии наук. Доктор биологических наук.

Фото: личный архив Тамары Ефремовой