Часовой у сортира

55 лет назад 13 мая 1956 года на своей даче в Переделкине застрелился опальный бывший генсек Союза писателей СССР Александр Фадеев.

Вернувшийся из ссылки Наум Коржавин откликнулся на смерть советского классика эпиграммой: «Проснулась совесть, и раздался выстрел: Естественный конец соцреалиста». Предельно жестким был и текст одобренного Президиумом ЦК КПСС официального некролога: «В последние годы А. А. Фадеев страдал тяжёлым прогрессирующим недугом - алкоголизмом, который привёл к ослаблению его творческой деятельности. Принимаемые в течение нескольких лет различные врачебные меры не дали положительных результатов. В состоянии тяжёлой душевной депрессии, вызванной очередным приступом болезни, А. А. Фадеев покончил жизнь самоубийством».

Это было нарушение неписаных правил. По сложившейся с 30-х годов традиции власть не называла в официальных сообщениях такую причину смерти (в редких случаях употреблялся эвфемизм «трагически погиб», чаще просто писали: «скончался») и уж тем более никогда не упоминались болезни вроде алкоголизма. Подобное допускалось в сталинские времена только в отношении покончивших с собой «врагов народа» (Я. Гамарник, М. Томский и прочие). Но Фадеев был партийным вельможей, хоть и разжалованным из членов ЦК в кандидаты. Он считался живым классиком и одним из основоположников советской литературы. Главным автором нестандартного некролога был Никита Хрущёв.

Таким странным образом сблизились оценки в откликах на смерть Фадеева бывшего зэка Коржавина и первого секретаря ЦК. Впрочем Наум Коржавин через 50 лет в своих мемуарах позицию скорректировал: Фадеев, писал он, хоть и «сам себя предал, облил ядом ненависти свои лучшие качества», но всё же «был настоящим писателем и личностью». Реакция поэта на смерть литературного начальника была вызвана его «злостью»: «Я был на него зол за многое, особенно за Люду Вырикову из «Молодой гвардии»… объявил её и в романе, и в кинофильме предательницей своих друзей. В Карлаге после демонстрации фильма надзиратели вытаскивали её на авансцену: «Смотрите, это она всех предала!». В том, что она после этого поседела, виноваты были не надзиратели, а он, тонкий и талантливый интеллектуал». Коржавин сам сидел в Карлаге, Ольга Лядская, также изображённая Фадеевым предательницей, отбывала срок в Озерлаге; обеих реабилитировали только при Горбачеве.

Хрущёв надиктовал свои мемуары значительно раньше Коржавина и говорил в них о самоубийстве Фадеева: «Возглавляя Союз писателей СССР, Фадеев поддерживал линию на репрессии. И летели головы ни в чём не повинных литераторов … он после того, как разоблачили Сталина, не смог простить себе своего отступничества от правды… Он изжил себя и к тому же боялся встретиться лицом к лицу с теми писателями, которых он помогал Сталину загонять в лагеря». Хрущёв лукавил, он страшно рассердился вовсе не по поводу самоубийства Фадеева, которого откровенно не любил. Его слова «он выстрелил не в себя, а в партию» относились к предсмертному письму бывшего руководителя советских писателей.

Фадеев писал в ЦК КПСС: «Не вижу возможности дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы - в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих… Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения, даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать ещё худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти - невежды. Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни». Самодовольный «невежда» - это Хрущёв.

Письмо Фадеева засекретили на 35 лет. Многолетний заместитель председателя КГБ Ф. Д. Бобков, при Андропове отвечавший как раз за работу с интеллигенцией, в 1956 году был относительно молодым опером. Он сопровождал генералов, приехавших в Переделкино после выстрела Фадеева. Уже в нынешнее время в мемуарах он написал, что поскольку письмо «предназначалось для ЦК КПСС», то его якобы не читали и генералы КГБ, и он сам не знал содержания. Но именно тогда с подачи Хрущёва была запущена версия о «кровавых мальчиках в глазах» депрессивного алкоголика Фадеева, что и привело его к самоубийству. В письме же нет никакого личного раскаяния. Фадееву действительно было в чём каяться. Однако палачом с обагрёнными по локоть кровью руками он не был.

От руководства Союзом писателей Хрущёв освободил Фадеева сразу после смерти Сталина. Но публичное разоблачение генсека началось с речи его старого недруга М. А. Шолохова на ХХ съезде КПСС: «Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности». В дни смерти литературного генерала проходила конференция Союза писателей, которая должна была одобрить решения ХХ съезда. На ней прозвучало, что в годы сталинизма были репрессированы 600 членов Союза, и эти репрессии связывались с именем Фадеева. Это было несправедливо. Аресты и расстрелы писателей в конце 30-х годов санкционировал предшественник Фадеева на посту генерального секретаря Владимир Ставский. В те годы Фадеев, наоборот, помогал попавшим в беду товарищам.

У него были чрезвычайно сложные отношения с Берией. В 1937 году он был на республиканском съезде компартии Грузии, ему не понравилась царившая там обстановка и сам грузинский вождь, о чём Фадеев поделился в письме Сталину. Так Берия превратился во врага Фадеева. Но арестовать писателя номер один без санкции Сталина он, конечно, не мог. В 1988 году в альманахе «Минувшее» в Париже были опубликованы воспоминания давно умершего советского литературоведа Корнелия Зелинского о Фадееве. У них были довольно доверительные отношения, и однажды Фадеев рассказал Зелинскому, как Берия пригласил его к себе на дачу. Состоялся тяжёлый разговор, Фадеев был человеком жестким и высказал наркому всё, что он думает о работе НКВД, после чего сбежал с дачи, и, идя по шоссе, увидел мчавшийся автомобиль. Генсек Союза писателей быстро спрятался в кустах. «Я понял, что эта машина сейчас собьёт меня, а потом Сталину скажут, что я был пьян», - рассказывал Фадеев Зелинскому.

Он обращался к Сталину по поводу судьбы Мейерхольда, Кольцова, Бабеля. Сталин такие вещи не любил. Даже члены политбюро, у которых были арестованы жены, братья, сыновья, не смели этого делать. После этих обращений Сталин и приказал Фадееву визировать аресты писателей. Фадеев мог, конечно, уже тогда застрелиться, но он визировал. Так считается, хотя не обнародовано ни одного документа с подобными визами. И точно неизвестно, есть ли они в действительности. Визы Ставского есть, письма его к наркому Ежову опубликованы. Ни одного документа с подписью Фадеева нет.

Но очень хорошо известно об участии Фадеева в погромных идеологических кампаниях. Он громил формализм, безродный космополитизм, бездуховность, творчество Ахматовой, Зощенко, «Серапионовых братьев»… После чего надолго уходил в глубокий запой. Эту слабость Сталин ему прощал. Есть известная байка, которая вовсе не лишена реальной основы. Однажды Сталин спросил Фадеева: «Где вы пропадали?». Тот честно ответил: «Был в запое». «А сколько у вас обычно продолжается запой?». - «Недели две». - «А нельзя ли применить большевистские темпы и проходить его за дня три-четыре?». Фадееву даже дозволялось приходить пьяным в Кремль. Многие мемуаристы рассказывали о добродушной реакции Сталина: «Ну вот, опять на ногах не стоит». Лишь однажды, в начале войны, политбюро вынесло ему выговор за пьянство.

К алкоголю Фадеев пристрастился ещё подростком в партизанском отряде. Но его многомесячные запои были следствием глубочайшего душевного кризиса, в основе которого лежали собственная литературная судьба, моральные муки за причинённый им вред и разочарование в идеалах. Коммунистом он был по рождению - отец, мать, отчим, все родственники были революционерами, двоюродного брата японцы сожгли вместе с Сергеем Лазо в паровозной топке. Сам с юных лет был подпольщиком, потом партизаном, дважды ранен, в 19 лет стал делегатом Х съезда РКП (б), в 22 года секретарем райкома, в 25 одним из организаторов и идеологов РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей). В 24 года написал глубоко правдивую и высокохудожественную книгу о гражданской войне, которая принесла ему славу выдающегося писателя. Но кроме «Разгрома» Фадееву по большому счёту больше ничего не удалось написать. Он превратился в литературного функционера, «министра по делам литературы».

В конце войны писателя заинтересовала история замученных немцами подростков из Краснодона. Вероятно, в них он увидел свою молодость подпольщика и партизана. Сталин прочитал лишь первую часть «Молодой гвардии», она ему понравилась, и Фадеев получил за роман Сталинскую премию. Однако вскоре на экраны вышел фильм фадеевского шурина (С. А. Герасимов был двоюродным братом первой жены писателя), который рассердил Сталина. Фадеева начали «прорабатывать» за непонимание роли партии в войне. Он, скрипя сердцем, стал переделывать роман. Вторая версия оказалась художественно слабее. Но и в первом, и во втором варианте он, создавая недокументальное произведение (в романе много событий, которых не было в действительности, так же как Олег Кошевой не был руководителем организации), доверился материалам, которые для него подготовило МГБ, и изобразил предателями невинных людей.

В конце жизни Фадеев попытался написать производственный роман о металлургах и понял, что писатель в нём кончился. В конце 40-х именно Фадеев разоблачал Ахматову, Платонова, Зощенко, но когда он застрелился, Ахматова сказала: «Я не имею права его судить». Незадолго до его смерти Ахматова, которую вновь разрешили печатать, отправила Фадееву сборник своих переводов с надписью: «Большому писателю и доброму человеку». Видимо, потому, что это он ей выбивал квартиру и пенсию, выдвигал её на Сталинскую премию, а после своих разгромных речей хлопотал, чтобы из лагеря освободили её сына Льва Гумилёва. Нищенствовавшим Зощенко и Платонову передавал деньги и продукты, вытащил из лагеря Заболоцкого, спас от смерти Пантелеева, Габбе, Любарскую, Оксмана… Даже бескомпромиссная Лидия Чуковская сказала Ахматовой: «Лет через 50 будет, наверное, написана трагедия «Александр Фадеев». 50 лет прошло, трагедия пока не написана, но когда-нибудь обязательно будет. Друг и первый редактор Фадеева Юрий Либединский в день его смерти сказал: «Он всю жизнь простоял на посту, а выяснилось, что стоял на часах перед сортиром…».