Байкер из Лонжюмо

100 лет назад, в мае 1911 года, в маленькой деревушке Лонжюмо в 18 километрах от Парижа в помещении столярной мастерской открылась партийная школа РСДРП.

Все жившие в СССР слышали про эту школу. О ней обязательно упоминалось в школьных учебниках. В вузовских тоже — все советские студенты “проходили” историю КПСС. Но, в основном, конечно, о ней знали из поэмы Андрея Вознесенского “Лонжюмо”, которая тоже была в 60—80-е годы обязательной в школьной программе по литературе. При этом в реальности узнать, что это за школа, было практически невозможно. Это был такой один из обычных советских парадоксов.

И Вознесенский, и Мариэтта Шагинян, и Валентин Катаев умудрились написать про Лонжюмо вообще без какой-либо исторической конкретики. Не лучше обстояло и с официозными изданиями. В сталинском “Кратком курсе истории ВКП (б)” говорилось, что школа была создана по инициативе и под руководством Ленина в целях идейно-теоретической и политической подготовки руководящих кадров (первым такую оценку еще в 1931 году в докладе к десятилетию Института красной профессуры дал Лазарь Каганович). Однако фамилии этих “руководящих кадров” не назывались. Из второго издания БСЭ можно было довольно подробно узнать об учебной программе, что “школа имела свой устав, выработанный комиссией ЦК РСДРП”, что “лекторами были В. И. Ленин, Инесса Арманд, Н. А. Семашко, А. В. Луначарский и др.” и, что “ в числе слушателей были Г. К. Орджоникидзе, Я. Зевин и др.”.

К моменту выхода этого тома энциклопедии никого из упомянутых не было в живых: Ленин, Арманд и оба бывших наркома умерли своей смертью, Орджоникидзе застрелился в 1937 году, Зевин погиб в 1918 году в числе 26 Бакинских комиссаров. Причем при Сталине Луначарский и Зевин лишь относительно считались положительными персонажами отечественной истории. В третьем издании БСЭ и в исторической энциклопедии состав “слушателей” был немного расширен. Кроме убитого белогвардейцами в Барнауле И. В. Присягина, И. Д. Чугурина (один из руководителей Октябрьского восстания, это он вручал Ленину партбилет “на броневике” на Финляндском вокзале; при Сталине был в опале) и И. И. Шварца (первый председатель украинской ЧК, в конце жизни стал жертвой “борьбы с космополитизмом”) назвали также Бориса Бреслава (один из начальников политуправления РККА, расстрелян Сталиным), Эдварда Прохняка (погибший в Лефортовской тюрьме один из руководителей компартии Польши) и Александра Догадова (глава ВЦСПС и нарком рабоче-крестьянской инспекции, расстрелян).

Добавили и трёх преподавателей: академика Д. Б. Рязанова, расстрелянного в 1938 году, В. Л. Ледера — основателя компартии Польши, в том же году погибшего от рук Сталина, а также Ш. Раппопорта. Все эти персоналии упоминались в письмах Ленина, опубликованных тогда же в его “полном” (5-м) собрании сочинений. Причем в именном указателе ленинских сочинений было такое примечание: “Раппопорт, Шарль — французский социалист, выступал с ревизией марксистской философии, за что его резко критиковал П. Лафарг. Автор ряда работ по философии и социологии”. Мягко говоря, это была далеко не исчерпывающая характеристика. Раппопорт родился в Российской империи, состоял в одной “Террористической фракции” партии “Народная воля” вместе со старшим братом Ленина А. И. Ульяновым (возглавлял ее Виленский филиал). Когда после неудачного покушения на Александра III террористов повесили, он бежал в Швейцарию, где вскоре стал известным учёным, профессором Бернского университета. Он был довольно крупной фигурой европейского социализма, потом стал одним из учредителей французской коммунистической партии и редактором её центрального органа — газеты “Юманите”; а в 1938 году в знак протеста против сталинских репрессий демонстративно вышел из компартии.

В советские времена история школы Лонжюмо не могла быть адекватно написана, поскольку большинство её учеников погибли в годы сталинского террора, а почти все преподаватели были объявлены “шпионами, двурушниками, предателями”. Неудобными были фигуры руководителей школы Зиновьева и его жены Лилиной, Каменева, Стеклова. Да и таких лекторов — Давидсона, Янсона, Владимирова и тем более Соколова-Вольского, издавшего в Париже зубодробительную книгу “В стране голода и ненависти. Большевистская Россия”, а затем на свою погибель вернувшегося из эмиграции в СССР.

В школе было совсем немного учеников — всего 18 человек. Пятеро были “вольнослушателями”, их пригласил Ленин, они были ему нужны для создания большинства своих сторонников (Орджоникидзе, Шварц, Бреслав, Семков, Манцев). Остальные 13 прошли довольно серьёзный конкурс. Отбор производился специальными комиссиями в региональных партийных организациях, полномочия учеников утверждались школьным комитетом, созданным по решению январского пленума ЦК РСДРП в 1910 году, и мандатной комиссией; на отборочный тур из Парижа в Россию приезжали агенты школьного комитета. Каждый получал 60 рублей в месяц на командировочные расходы, огромные по тем временам деньги. Несмотря на такие жёсткие условия отбора, двое из тринадцати оказались провокаторами царской охранки.

Собственно, они единственные и написали историю школы в Лонжюмо. Их донесения в полицию, опубликованные в 1918 году, оказались чрезвычайно подробными. Вместе с документами заграничной агентуры (в зарубежной резидентуре охранки работало 32 сотрудника, из них 15 во Франции, количество завербованных агентов исчислялось десятками) это, по сути, основной источник по истории школы в Лонжюмо, поскольку из-за конспирации партийная документация велась осторожно (слушатели друг друга знали только по псевдонимам, рассказывать детали своей биографии им было запрещено), а немногочисленные мемуары участников малосодержательны.

Слушатели поначалу пришли в недоумение от учебной программы. Никто из них не имел склонности к теории, они были организаторами, людьми действия, большинство боевиками. Орджоникидзе создавал на Кавказе вооружённые отряды, после тюрьмы его отправили в нынешний Мотыгинский район нашего края, откуда он сбежал напрямую в Персию, где шла революция (Иранскую социал-демократическую партию создавали в Баку российские большевики). Оттуда его Ленин выписал в Лонжюмо. Александр Фастенко был организатором тюремных побегов, в том числе известного массового побега из Севастопольского централа, когда взрывом бомбы была снесена тюремная стена. Александр Солженицын, сидевший в 1945 году вместе с Фастенко, писал о нём в “Архипелаге ГУЛАГ”: “Он очень украшал нашу лубянскую камеру — и как хранитель старых русских тюремных традиций, и как живая история русских революций”. Семь раз судимый и столько же бежавший из тюрем, Шварц был специалистом по возрождению разгромленных полицией партийных организаций.

Все они рассчитывали, что им будут давать какие-то принципиальные установки, как организовывать партийную работу, а им предложили слушать лекции Луначарского о литературе, Вольского и Раппопорта о западной философии, Стеклова и Крупской — о журналистике и праве, Владимирова — о национальном вопросе, Каменева — о Добролюбове, Писареве, Чернышевском и так далее. Они изучали государственное право, муниципальное законодательство, диалектический материализм, этногенез, теорию искусства, парламентаризм, кооперативное движение. Были, конечно, и относительно близкие им курсы — о марксизме, о происхождении социал-демократии, об истории РСДРП и европейского рабочего движения. Больше всех лекций прочитал сам Ленин. Но, вероятно, не потому, что он был главным, а потому, что несколько человек (его бывший друг Мартов, будущий сталинский академик Маслов, будущий основатель Института востоковедения Вельтман и др.) отказались приехать в Лонжюмо. У Ленина было 29 лекций по политической экономии (он разбирал со слушателями “Капитал” Маркса), 12 по аграрному вопросу, 12 по русскому социализму и три о материалистическом понимании истории (их должен был читать Плеханов, но он заболел).

Слушателей возили на экскурсии в Париж, Версаль, они побывали в Лувре, в музеях и театрах, Луначарский показал им Монмартр и Монпарнас. Ленин учил их кататься на велосипеде, водил купаться на речку, где они хором пели “Дубинушку” и “Стеньку Разина”. В дни, когда куратором был беззаботный Вольский, — немного выпивали. Жили при школе или в снятых Инессой Арманд (она была завучем) комнатах у местных жителей, питались в школьной столовой. Ленин, Крупская, Зиновьев и Лилина — как большие начальники — жили в отдельном доме. Школа финансировалась из “наследства Н. П. Шмита” — русского миллиардера, завещавшего своё состояние социал-демократам. На деньги претендовали все группы, поэтому их передали на хранение К. Каутскому, К. Цеткин и Ф. Мерингу. “Держатели” на школу выделили 15 тысяч франков, хотя не признавали эксклюзивных прав большевиков на “наследство” (позже Ленин с ними судился, но суд проиграл).

Зачем рабочим в Лонжюмо рассказывали о европейском искусстве — непонятно. Но Ленин свою стратегическую задачу выполнил и переиграл всех партийных конкурентов: как выяснилось, он готовил себе гвардию. Именно эти слушатели через год на Пражской конференции, вернувшись из России, и захватили власть в партии, почти все из них вошли в партийное руководство и стали верными бойцами Ленина.

30 лет назад два старых классика С. Юткевич и Е. Габрилович попытались сделать художественный фильм о Лонжюмо — “Ленин в Париже”. Авангардист Юткевич хотел повторить успех “Ленина в Польше”, справедливо вошедшего в сотню лучших фильмов всех времён и отмеченного самыми престижными наградами: Ленин на велосипеде, “Дубинушка” хором и т. п. Но Ленин как байкер был уже малоинтересен широкой публике, а драматургическая основа оказалась слабой. Габрилович потом сам признался, что плохо представлял настоящую историю Лонжюмо. Намеки на роман Ленина и Арманд авторам запретили. В фильме у Арманд, которую играла блестящая французская актриса Клод Жад, роман с выдуманным рабочим Трофимовым.

А вот французы хранили подлинную историю Ленина в Париже. В 1968 году член ЦК ФКП историк Жан Фревиль на основе архивов Раппопорта и воспоминаний опрошенных им очевидцев издал книгу “Ленин в Париже”, которую в СССР не рискнули переиздать. Сейчас компартия потеряла позиции во Франции. Уже много лет как “временно” закрыт принадлежащий ей музей Ленина на улице Мари-Роз, где вождь большевиков прожил три года. Но табличка на доме висит (во Франции в 41 городе есть улицы или площади Ленина), висят таблички и в Лонжюмо. А в январе этого года в Ульяновский музей-мемориал пришло такое письмо из Лонжюмо: “Мы граждане Лонжюмо, привязанные к культурному наследию нашего города… нами создана ассоциация “Ленин в Лонжюмо”. Авторы попросили ульяновских музейщиков помочь в организации выставки, конференции “других мероприятий к столетию пребывания Ленина в нашем городе”.