Дело Пастернака

25 лет назад секретариат правления Союза писателей СССР отменил решение 1958 года об исключении Бориса Пастернака из «рядов советских писателей».

Ничего выдающегося в этом формальном акте справедливости не было, тем более что в руководстве Союза значительную часть составляли люди, которые и травили Пастернака. Просто эпоха была уже другой. В декабре вернули из ссылки академика Сахарова, в январе на пленуме ЦК Горбачёв политически реабилитировал куда более знаковые фигуры - Бухарина и Рыкова. В середине февраля из тюрем освободили всех осуждённых по пресловутой статье 190 прим. УК РСФСР (распространение сведений, «порочащих советский общественный и государственный строй»). Да и самого Пастернака уже давно довольно много публиковали (кроме «Доктора Живаго», хотя стихи из романа выходили), о нём писали книги, его изучали в вузах.

Для чего нужно было запрещать роман и устраивать расправу над первым советским лауреатом Нобелевской премии в области литературы, непонятно до сих пор. Это какая-то иррациональная история. Конечно, сказалась зависть коллег Пастернака по литературному цеху, тупой догматизм идеологических чиновников, но основную роль сыграл сам ниспровергатель сталинизма Никита Хрущёв. Давление на Пастернака началось через четыре месяца после того, как он передал рукопись романа за рубеж в мае 1956 года, но прорвало только через два года, 23 октября 1958 года, когда поэту была присуждена Нобелевская премия. В тот же день Президиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака». Следующие три дня проходили разные собрания писателей, закончившиеся общемомковским собранием 27 октября. На нём Пастернака исключили из Союза писателей, называли власовцем и требовали выслать из страны. Судя по лексике выступавших, им в какой-то форме были переданы личные пожелания Хрущёва.

29 октября на пленуме ЦК ВЛКСМ, посвящённом 40-летию комсомола, его первый секретарь Владимир Семичастный сравнил Пастернака со свиньёй. С этого выступления комсомольского вожака началась всесоюзная травля поэта ткачихами, доярками, шахтёрами и чабанами. Сам Семичастный, разумеется, романа не читал (как и члены Президиума ЦК, для них отдел культуры приготовил двухстраничную справку, коротко пересказывающую содержание), да и вообще не являлся автором этих слов. За несколько часов до пленума его вызвал Хрущёв и надиктовал свойственные ему «зоологизмы» про «паршивую овцу» и «свинью». Редактировали текст там же зять Хрущёва Аджубей и главный партийный идеолог Михаил Суслов. Сами они публично не бранились, но придали словам Хрущёва литературную форму: «Пастернака нельзя сравнить со свиньёй, товарищи. Свинья - чистоплотное животное, она никогда не гадит там, где кушает, а он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьими трудами он живёт и дышит». Примерно в то время, когда Семичастный с высокой трибуны говорил, что советское правительство готово выпустить Пастернака за границу «дышать капиталистическим воздухом», поэт отправил в Стокгольм телеграмму об отказе от премии.

В книге «Те десять лет» Аджубей не упоминает о своём участии в той постыдной истории, но рассказывал о Хрущёве: «В пенсионные годы Никита Сергеевич прочитал «Доктора Живаго». Книга не понравилась ему, показалась скучной. Сложная вязь повествования, герои, чуждые по духу и биографиям. Но тогда же он пожалел, что роман этот не был напечатан, и с какой-то грустью признался: «Ничего бы не случилось...» В мемуарах самого Хрущёва, в чём-то переживших издательскую судьбу «Доктора Живаго» (первоначально они также появились на Западе вопреки воле советского руководства), говорилось: «...Я сожалею, что это произведение не было напечатано, потому что нельзя административными методами, так сказать, по-полицейски, выносить приговор творческой интеллигенции».

Некую абсурдность ситуации добавило известие о присуждении Нобелевской премии в день, когда выступал Семичастный, трём советским физикам - И. Е. Тамму, П. А. Черенкову и И. М. Франку. Их премия подавалась как триумф советской науки. Всерьёз говорилось о том, что по физике премия «правильная», а по литературе «неправильная». ЦК КПСС предложил самим лауреатам высказаться на эту тему. Они в отличие от писателей категорически отказались. Более того, в Переделкино к Пастернаку специально приехал академик Леонтович, который от имени лауреатов-физиков выразил поэту моральную поддержку и передал поздравления за высокую оценку его творчества.

Нобелевская премия в области литературы всегда вызывала много вопросов. Шведских академиков подозревали и подозревают и ангажированности, а у нас в стране ещё и в какой-то антисоветской и антироссийской предвзятости. Действительно, Нобелевский комитет за эти 110 лет присуждал премию не только самым выдающимся, но и не очень крупным писателям, отвергнув при этом Толстого, Чехова, Короленко, Горького, Набокова, Булгакова и других россиян. Однако премии не удостоились и другие мировые классики (Марк Твен, Эмиль Золя, Шервуд Андерсон, Джеймс Джойс, Франц Кафка, Марсель Пруст, Герберт Уэллс, Джордж Оруэлл и десятки других великих).

Не удостоились этой чести даже наиболее значимые скандинавские писатели, притом что скандинавская литература непропорционально многочисленно представлена среди лауреатов. Не получили премию самый главный писатель всей Скандинавии Хенрик Ибсен и самый крупный писатель самой Швеции Август Стриндберг. К Шведской академии есть в этом смысле претензии. Вместе с тем её нельзя обвинить, что она руководствовалась антикоммунистическими или антисоветскими соображениями. Большинство нобелевских лауреатов были обличителями капитализма, половина социалистами, в том числе два десятка коммунистов. Такая же ситуация была и в эпоху «нобелевского скандала» Пастернака.

В 1955 году премию получил исландский коммунист, председатель Общества исландско-советской дружбы, автор просталинских книг «Путь на Восток» и «Русская сказка» Халлдор Кильян Лакснесс. Кстати, на 1955 год как раз приходился пик гонений на Лакснесса из-за его антиамериканской позиции. В 1956 году премию получил гуманист и республиканец, величайший испанский поэт (он жил в эмиграции) Хуан Рамон Хименес. В 1957-м - бывший член французской компартии бунтарь-экзистенциалист Альбер Камю. В 1959 м - итальянский поэт-коммунист, член сталинского Всемирного совета мира Квазимодо Сальваторе. В 1960-м - певец французского Сопротивления Сен-Жон Перс, выдвижение которого на Нобелевскую премию поддержала французская компартия, хотя он и не был левым (печатался в издательствах ФКП). В 1961-м - председатель Союза югославских писателей, депутат Скупщины, коммунист и друг Тито Иво Андрич.

В этом ряду Пастернак вполне органично мог представлять советскую литературу и считаться на родине самым заслуженным писателем. После войны, как только восстановилась работа Нобелевского комитета, Пастернака с 1946-го по 1950 год ежегодно выдвигали на премию западные писатели и университеты - как за собственную лирическую поэзию, так и за переводы Шекспира. Тогда ещё не было «Доктора Живаго». Затем выдвижение прекратилось из-за опасений за его жизнь - в СССР шла борьба с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. С 1956 года Нобелевский комитет вновь вернулся к обсуждению кандидатуры Пастернака. Бесспорно, издание «Доктора Живаго» за границей, ставшее не только литературным, но и из-за тупой реакции в СССР политическим событием, резко увеличило шансы Пастернака на премию. Но премию он получил всё-таки в первую очередь как поэт: «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».

Пастернаку не повезло: история с публикацией романа пришлась на время «похолодания» после «оттепели». Напуганное венгерскими событиями хрущёвское руководство дало задний ход. Чуть позже - в 1961-1963 годах - всё, вероятно, произошло бы по-другому. В это время уже на Ленинскую премию выдвигали Солженицына. Однако ни Пастернак, ни его издатели вовсе не собирались причинять СССР какой-то ущерб. Пастернак до последнего момента был уверен, что роман будет издан на родине - вносил какие-то изменения, редактировал. Ещё до появления итальянского издания несколько глав «Доктора Живаго» были опубликованы в Польше, и Пастернак подписал договор о полном издании. Роман собиралась печатать даже Чехословакия (кроме Албании это была единственная соцстрана в Европе, где в то время ещё не было процесса десталинизации, что потом стало одной из причин «Пражской весны»), Пастернак и с чехами подписал договор. Ничего страшного он не видел первоначально и в итальянском издании. Сначала он просто хотел ускорить продвижение романа в Европе («пусть переводят»), пока ожидается публикация в Москве, чтобы не терять время.

Рукопись для издательства Фельтринелли он передал через итальянского журналиста-коммуниста, вообще работавшего в советском агитпропе (в итальянской редакции Московского радио, вещавшего на Италию) Серджо Д’Анджело. В изданной в Москве в 2007 году книге «Дело Пастернака: воспоминания очевидца» он писал: «Я был убеждён, что книга выйдет в Советском Союзе, и хотел, чтобы первым западным издателем романа Пастернака был Фельтринелли - богатейший издатель, но при этом коммунист. Я тогда тоже был искренним коммунистом, уважал своих советских коллег и ни в коем случае не хотел нарушать никаких порядков».

Это было крупнейшее коммунистическое издательство в Европе. Его владелец мультимиллионер Джанджакомо Фельтринелли ещё подростком стал коммунистом и ушёл в партизаны, воевал вместе с руководителями компартии, с которыми лично дружил (включая нынешнего Президента Италии Дж. Наполетано). Он создал крупнейшую библиотеку коммунистической литературы (там было даже три полных комплекта ленинской «Искры»), сеть книжных магазинов (она существует до сих пор), издавал советских вождей. Фельтринелли был настоящим революционером. Позже он порвал с компартией, обвинив её в примиренчестве с капитализмом, стал поддерживать Хо Ши Мина, Мао Цзедуна, Фиделя Кастро, Че Гевару, с которым тоже дружил, в конце концов связался с террористами из «Красных бригад» и сам погиб, закладывая взрывчатку для теракта.

Фельтринелли, как и многим, роман Пастернака не понравился (Анна Ахматова назвала его «гениальной неудачей»), но он всё же, несмотря на просьбы своих старших боевых товарищей - заместителей генсека ЦК ИКП Луиджи Лонго и Пьетро Секкья, его опубликовал. В романе, сложно и вязко написанном, нет ничего контрреволюционного. Гениальный роман другого нобелевского лауреата Михаила Шолохова «Тихий Дон» во много раз превосходит «Доктора Живаго» по степени обличения большевизма. Прав был Хрущёв на пенсии: если бы опубликовали в СССР роман, «ничего бы не произошло». А если бы Хрущёв поздравил Пастернака с Нобелевской премией и повторил слова Бухарина из доклада на первом съезде писателей о том, что «Пастернак крупнейший поэт современности», то, наверное, история советской литературы второй половины ХХ века была бы иной.