ТИПОГРАФИЯ «ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ»

Жажда жизни

Сквозь мой дом летят птицы. Синие, золотые, серебряные. Волшебные. Толстые стены ничего для них не значат, и они прорываются сквозь вязкий бетон. В их крыльях прячется солнечный свет, разноцветные страны, смех, морская соль, шёлк и пряности. Я лежу на кровати и закрываю лицо подушкой.

Это не особо помогает, и мне всё равно слышен их тихий серебряный свист. Шум нарастает. Птиц всё больше, и от их крыльев в комнате поднимается ветер. Со стола срываются листы бумаги и пытаются унестись им вослед, но в бессильной немощи остаются кружить по комнате. Хлопают невидимые ставни, я кусаю ни в чём неповинный ситец, стучат колёса поезда.

А птиц всё больше. Всё наполняется гулом, тягучим, тоскливым, неумолимо бессмысленным. И кажется, что весь мой дом скоро заполнится перьями, птицами и этим свистом. А они всё летят и летят, превращая пространство и воздух в тугой свёрток перьев, крыльев, ветра и солнца, маленькой беспрестанной жадной жизни. Летят, вытаскивая из самой середины моего существа упрямое желание лететь вместе с ними. Я лежу. Я провожаю поезда. А сквозь мой дом летят птицы.

Там хорошо

Временами я доставляю себе удовольствие прогулками по дворикам чудесных цветастых советских пятиэтажек, возведённых ещё в пятидесятые годы прошлого века, украшенных лепниной и ажурными пузатыми балконами. И иногда мне кажется, что это было последним временем, когда люди умели строить красивые дома. Из свежей июньской зелени выглядывают уже потрёпанные жизнью гипсовые пионерки или облупленные фонтанчики пастельных цветов. А под каменным барельефом из серпа и молота живут широкие окна, из которых доносится уютный трёп радиоприёмника.

В этих зелёных солнечных дворах, заполненных клёнами, черёмухой и ранеткой, прячутся аккуратные маленькие деревянные качели и грибы-песочницы, в которых копошатся щекастые карапузы. Пугливыми тревожными птицами матери, торопливо вытирая руки о фартук, хватают их за пухлые ладошки и волокут домой, где долго натирают им руки душистым мылом, потом усаживают за стол и придвигают тарелку с картофельным пюре и котлетой. Дитё болтает ногами на скрипучем стуле, потом выпивает свою законную порцию кваса и убегает опять в чудесный утопический мир, которого, может быть, никогда и не было, к своей кислой ранетке, воробьям и камушкам.

Думая обо всём этом, невольно попадаешь в свою персональную утопию, где лето было таким ароматным, солнечным и бесконечным, а коленки - перманентно разбитыми. И всё ближе подходя к порогу взросления, понимаешь, что лето становится каким-то серым, бестолковым и мимолётным…

Дело, конечно, во мне, но, гуляя поздней весной в постсоветском пространстве по советским дворикам, ощущаешь щемящее беспокойство от того, что не хочется идти куда-то дальше. Там… да что говорить про это «там»… Хочется обратно, к маминому супу, грязным гаражам и деревьям. Там хорошо.

Я никуда не пойду

Если наступит война, то я залезу под стол и спрячусь. Я не стану открывать ей двери, и тогда она не зайдёт в мой дом. Я не хочу этого делать, потому что смотрю на свои книжки и спрашиваю себя: «Что с ними будет, когда наступит война?» Мне жалко мои любимые книжки. Или я смотрю на мамину швейную машинку, папины извечные сигареты, душистую клубнику из деревни…

Смотрю и думаю: а что с ними станет? Как это так? И знаете, я действительно не хочу, чтобы наступала война. Не хочу, чтобы мужчины вставали ночью, целовали в последний раз своих тёплых сонных женщин и уходили куда-то. Зачем?

И почему такое большое-пребольшое человечество не может просто взять и остаться со своими женщинами, газонокосилками и глупыми телевизорами, или что там у вас в других местах? Остаться и сказать: «Я никуда не пойду».

И, сжимаясь ночью под одеялом, слушая двадцатый самолёт, пролетающий над моими окнами, я не хочу внезапно услышать скрип сотен сапог, отправленных по чью-то душу, ради золотого тельца.

Мне достаточно хорошо в моём мире, и потому, если наступит война, я залезу под стол.

Настя Ясеницкая, литературный лицей, 11-й класс