Недаром помнит вся Россия про день Бородина!

Сегодня исполняется 200 лет Бородинской битве

Четверть века назад в мире насчитывалось более полумиллиона книг и статей «наполеоновской» тематики, которые, естественно, освещали и русский поход Наполеона. В том числе было 15 тысяч специальных работ по истории сражений Отечественной войны 1812 года. Ведёт ли сейчас такую статистику Российская книжная палата - неизвестно (во всяком случае, не публикует), но, очевидно, особенно в связи с круглыми датами этих 25 лет и появлением Интернета, количество таких публикаций стало значительно больше.

В любом случае Отечественная война 1812 года и, в частности, Бородинское сражение - это события, к которым привлечено наибольшее внимание исследователей во всей русской дореволюционной истории.

В то же время в мировой исторической науке и в национальных историях нет однозначных оценок, существует множество довольно спорных вопросов. Начиная с хода самих военных действий - где находилась ставка Кутузова при Бородине, численность русских войск (бесспорна только одна цифра - 116 тысяч строевых солдат, цифры по казакам и ополченцам сильно отличаются) и т. п. Причина - в противоречивости первоисточников. Но главная проблема в политических, психологических и прочих наслоениях во всей 200-летней историографии.

В России первые публикации и о войне и о Бородине появились уже в самом начале 1813 года. Одна из них была довольно основательной и по объему (300 страниц), и по содержанию. Её в перерывах между боями написал адъютант командира 3-й пехотной дивизии П. П. Коновницына полковник, а в будущем генерал Дмитрий Ахшарумов на основании, как сейчас сказали бы, «не публиковавшихся ранее источников», о чём сам сообщил в книге («документы, которые не для всех известны»). Эти документы ему предоставил Кутузов, который и поручил в декабре 1812 года Ахшарумову написать эту книгу. Её одобрили и командование, и цензура, а сам полковник отметил: «сочинение сие не писано для военного искусства, а есть гораздо более историческое, нежели военное описание». То есть при всей ценности фактического материала это с самого начала предполагало политизированную оценку. Это была и первая в историографии войны апология Кутузова - заказчика произведения.

В это же время, правда, в формате самиздата достоянием общественности стали записки Барклая де Толли Александру I (позже их стали называть «Оправдательные письма»). Официально они были опубликованы почти через сто лет - в начале ХХ века. Однако уже через несколько месяцев после Бородина секретные записки начали цитировать в русской публицистике (естественно, без ссылки на источник), и многие работы 1810-20-х годов построены именно на письмах Барклая. Копию самого критического письма «Изображение военных действий 1-й Западной армии» сам Александр I или по неосторожности, или намеренно (его нелюбовь к Кутузову была известна) передал бывшему начальнику Главного штаба 2-й Западной армии П. И. Багратиона генералу Э. Ф. де Сен-При.

Генерал, возмущённый барклаевскими оценками Багратиона, передал копию другу Багратиона - начальнику его канцелярии Николаю Старынкевичу. Тот по приказу генерала П. И. Багратиона сам составил «историческое объяснение» действий 2-й Западной армии, на основе которого впоследствии написал «Историю войны 1812 г.» (оригинальная рукопись до сих пор не издана, но её материалы использованы М. Иностранцевым в книге «Отечественная война 1812 г. Операции 2-й Западной армии князя Багратиона от начала войны до Смоленска», вышедшей после 100-летнего юбилея Бородина в 1914 году).

Старынкевич принадлежал, как тогда говорили, к «передовой молодёжи», дружил с декабристами (в 1826 году даже отсидел восемь месяцев в тюрьме по делу декабристов, но был оправдан, поскольку заговорщиком не являлся). А именно «передовая», «прогрессивная» молодёжь, знавшая только «окопную» правду, но далёкая от командования войсками в 1812 году, стала самой восприимчивой аудиторией писем Барклая. Им он ближе был по идеологии (в этих записках он, в частности, предлагал царю отменить телесные наказания солдатам и т. п.), тогда как Кутузов представлялся крепостником, лукавым и льстивым царедворцем.

Так по иронии судьбы Старынкевич, товарищ Багратиона (а Барклай был его недругом) стал распространителем записок Барклая. Эти записки не предназначались для широкой публики, а только для царя, но в них, несмотря на понятный субъективизм, была дана довольно полная и содержательная оценка тех военных событий. Так появились две тенденции в отечественной историографии - «прокутузовская» и «пробарклаевская», которые в той или иной форме существовали все эти 200 лет и существуют сейчас. И часто вся дискуссия сводится к ложному противопоставлению: «хороший Барклай - плохой Кутузов» или наоборот.

В дореволюционной России полководческий гений Кутузова оценивался довольно скромно. Хорошо известны негативные отзывы современников о Кутузове - не только императора, но и А. В. Суворова, П. И. Багратиона, Н. Н. Раевского, М. А. Милорадовича, Д. С. Дохтурова, канцлера А. А. Безбородко, А. П. Ермолова и многих других. Большинство военных историков, а все они были генералами, не только Суворова, как в сталинские времена («Кутузов - ученик Суворова»), но и Румянцева, и Барклая де Толли ставили выше Кутузова. Гражданские историки, особенно революционно-демократических направлений, тоже отдавали предпочтение Барклаю. А. С. Пушкин, одним из первых изучавший войну 1812 года как историк, полководцем считал Барклая: «Гроза двенадцатого года/ Настала - кто тут нам помог?/ Остервенение народа,/ Барклай, зима иль русский Бог?». _А в стихотворении «Полководец», посвящённом Барклаю, из-за которого поэт разругался с родственниками Кутузова, прямо писал о несправедливо приписанных фельдмаршалу заслугах: «_Преемник твой стяжал успех сокрытый/ В главе твоей. - А ты непризнанный, забытый…». Наполеоновские маршалы тоже невысоко ценили Кутузова. Эту позицию все эти годы поддерживает и зарубежная историография, в европейских школьных учебниках его имя даже не упоминается.

Большинство специалистов очень высоко оценивают Барклая как полководца, стратега и тактика (он, в частности, был основоположником партизанской войны). В начале войны ему досталось командование разбросанной по всему западному направлению русской армией. Он вынужден был отступать, растягивая наполеоновские коммуникации и собирая войска. План Наполеона на разгром русских армий поодиночке уже в приграничье рухнул. При дворе Барклая не любили, считали выскочкой. В войсках насаждалось мнение, что «немец» специально сдаёт Россию Наполеону. Даже благородный Багратион позволял себе совершенно недопустимые не только с точки зрения субординации, но и приличия выпады против Барклая. «Ты немец, тебе все русское нипочем,»- кричал он. «А ты - дурак, хоть и считаешь себя русским»,- отвечал Барклай. При этом Михаил Богданович Барклай (его шотландские предки давно обрусели, дед был бургомистром Риги, отец поручиком Русской армии) был не менее русским, чем грузин Багратион. В своих депешах летом 1812 года Александру I Багратион писал, что «подлец, мерзавец, тварь Барклай» губит русскую армию. Но смертельно раненный при Бородине, видя, как героически сражается Барклай (под ним убили пять лошадей), воскликнул: «Спасение армии в его руках… Господь да сохранит его!».

Александр I вынужден был «супротив своей воли» заменить Барклая на Кутузова, хотя в его полководческий талант, помня трагическое поражение под Аустерлицем, не верил. Кутузов продолжил тактику Барклая, но Москву вопреки позднейшим интерпретациям сдавать не собирался. Однако на сражение у Бородина согласился вынужденно, делая уступку общественному мнению - все жаждали генеральной битвы. Донесение царю о результатах битвы Кутузов составил очень дипломатично: «Кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли». И в Зимнем дворце это было воспринято как победа. Император пожаловал Кутузову звание фельдмаршала и 100 тысяч рублей (в статье о Кутузове в дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Эфрона об этом так сказано: «Бородинская битва \выставленная сначала в виде победы\ доставила К. чин фельдмаршала»).

Царь ждал окончательного разгрома Наполеона. Но русская армия была обескровлена, и через два дня после получения высшего воинского звания Кутузов без согласования с императором отдал древнюю столицу французам. При этом Москву по распоряжению Кутузова и московского генерал-губернатора Ростопчина подожгли, вывезли из неё «весь огнеспасительный заряд» (противопожарные средства), но оставили там 20 тысяч раненых. Сам Кутузов написал французам письмо, в котором поручил неприятелю «попечение оставшихся раненых». В полыхающей огнём Москве выпущенные Ростопчиным из тюрем уголовники, русские и французские (в основном немцы, поляки и итальянцы) дезертиры, псевдораненые развязали настоящую криминальную войну, грабежи и мародёрство достигли невиданных масштабов. Но наполеоновский маршал Иохим Мюрат благородно ответил Кутузову: «Касательно больных и раненых излишне поручать их великодушию французских войск: французы на пленных неприятелей не смотрят как на врагов».

С чисто военной точки зрения ход Бородинской битвы всё-таки сложился в пользу Наполеона. К концу битвы он занял все русские позиции от Бородина справа до Утицы слева, включая ключевую Курганную высоту в центре. Кутузов увёл армию с Бородинского поля. Со времён Николая I почти все отечественные справочники и учебники приводят вырванную из контекста цитату Наполеона: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми». Создаётся впечатление, что Наполеон тоже придерживался официальной русской концепции «боевой ничьей». Отдавая должное героизму русских солдат, Наполеон всё же не отказывался от своей военной победы. В мемуарах на острове Святой Елены он писал: «Московская битва - моё самое великое сражение: это схватка гигантов. Русские имели под ружьём 170 000 человек; они имели за собой все преимущества: численное превосходство в пехоте, кавалерии, артиллерии, прекрасную позицию. Они были побеждены! Неустрашимые герои, Ней, Мюрат, Понятовский, - вот кому принадлежала слава этой битвы». В Париже на Триумфальной арке до сих пор значится покорённая Москва. Французы (и поляки, кстати, тоже) отмечают победу в «Московской» (поляки называют «Можайской») битве. Маршал Мишель Ней уже 7 сентября в день битвы получил титул «князя Московского», который до сих пор носят его потомки.

Тем не менее Наполеон не разгромил русскую армию и не обратил её в бегство. Кутузов пожертвовал Москвой не потому, что был разбит (по словам Лермонтова «Не будь на то господня воля, Не отдали б Москвы!»), а потому, что верил в победу России без нового сражения за Москву. Русская армия вовсе не была деморализована сражением. В этом смысле парадоксальная оценка Кутузова в дореволюционной историографии «Проиграл сражение, но выиграл войну» вполне справедлива. Это действительно была моральная, психологическая и политическая победа русской армии.

Точка зрения о морально-политической (не военной) победе под Бородином всегда была господствующей в отечественной историографии, за исключением сталинского периода. Официоз в оценках войны и Бородинской битвы в частности начался во времена Николая I, который поручил генералу А. И. Михайловскому-Данилевскому написать официальную историю войны и лично редактировал все четыре тома. При всей ценности этой крупнейшей работы («Описание Отечественной войны в 1812 г.») она была откровенно промонархической и породила много живущих до сих пор мифов - о гегемонизме Наполеона (он не собирался подчинять Россию, а хотел заключения мира на своих условиях против Англии и совместной войны за английские колонии в Азии, поэтому, кстати, не отменял крепостное право на оккупированных территориях, как в других странах), о вероломном внезапном нападении (посол Наполеона Ж.А. Лористон вручил царскому правительству ноту об объявлении войны 10 июня) и т. п. Но именно Михайловский ввел в научный оборот название «Отечественная война» (большевики его отменили, повторно ввел Е. В. Тарле в 1938 году).

Тем не менее, в дореволюционной историографии, в том числе в 5-м томе, вышедшем в 1911-м году военной энциклопедии (крупнейшее издание по военной истории) и в 7-томнике «Отечественная война и русское общество», написанного в 1911-12 годах 60 самыми выдающимися историками той эпохи, ничего не говорится о военной победе русских при Бородине. Ленин, находившийся под сильным влиянием Клаузевица, разделял его оценки войны (Клаузевиц был сам участником войны на стороне русских). Маркс и Энгельс писали в середине XIX века для «Новой американской энциклопедии». Эрудит и полиглот Энгельс тогда считался крупным авторитетом в области военной истории, для энциклопедии он написал свыше сотни статей, в том числе статью «Бородино», в которой говорится о победе Наполеона. В статье «Барклай де Толли» дается очень высокая оценка фельдмаршалу (соавтором был Маркс), а статьи «Кутузов» в энциклопедии нет вообще.

В 20-30-е годы большевики отбросили не только ура-патриотическую концепцию, заложенную Михайловским, но и взгляды своих учителей Энгельса и Ленина. Сталин вернул «патриотическую» концепцию и пошел дальше - канонизировал Кутузова, объявил о его военной победе при Бородине. В позднесоциалистическую эпоху о военной победе уже не говорилось (официальная точка зрения в БСЭ, Исторической энциклопедии и т.п. изданиях сводилась к фразе «Бородинское сражение явилось важнейшим событием Отечественной войны, которое подготовило и предопределило поражение наполеоновской Франции», а по смыслу к «боевой ничей»), однако многие сталинские мифы (контрнаступление Кутузова, которого не было и т.п.) остались надолго. Послекоммунистическая эпоха породила новые мифы, в том числе попытку ниспровержения Кутузова. Но ясно одно - интерес к величайшему событию отечественной истории, 200-летний юбилей которого мы сегодня отмечаем, никогда не пройдет.