Война 1812 года, противостояние элит, либеральные устремления и управленческие ошибки императора Александра I, европейский либерализм и российская мечта о сводном обществе… Сегодня, спустя два столетия, русский дискурс образца первой четверти 19-го столетия вновь актуален. Эта тема красной строкой прошла через доклад и. о. ректора КГПУ им. В. П. Астафьева, доктора философских наук Ольги Карловой, выступившей с докладом «Россия 1812 год: судьбы государственности и идеология элит» на торжественном академическом собрании. Философско-исторический доклад по традиции был оформлен как зрелищная литературно-музыкальная композиция с элементами живой дискуссии. Экспертами по предложенной теме стали представитель Объединения членов рода Романовых в России Иван Арцешевский и князь Дмитрий Шаховской, доктор наук, профессор Свято-Сергиевского богословского института (Париж).

Итак, почему война 1812 года - и почему сегодня? Неужели только потому, что минуло ровно 200 лет? Или всё-таки существует некоторая историческая связь - некие законы повторения событий на новом витке истории? И тогда, возможно, экспансия всего французского в первое десятилетие XIX века поможет нам более трезво взглянуть на англоманию сегодняшнего дня? А реформаторское воодушевление и не менее искреннее позднее покаяние великого русского либерала Александра I дадут нам возможность измерить градус либерализма сегодняшних лозунгов Болотной площади? Во всяком случае попробовать стоит. Итак, время - век Просвещения, век блистательных и рациональных мыслей о человеке, человечестве и свободе. Место - Франция, ибо все пути просветительства ведут в Париж.

Истоки и последствия «галломании»

В XVIII-XIX веках влияние французской культуры в Европе было беспрецедентным. Французский язык - международный язык образования, интеллектуального обмена и дипломатии, язык знати всех европейских государств. Париж - центр культурных и политических дебатов, а Франция - ориентир для передовых деятелей культуры и искусства. Французская мода на одежду, аксессуары, интерьеры настолько покорила европейцев, что Вольтер не без основания утверждал: Европа - большая республика, разделённая на множество государств.

Россия не была исключением. В Москве и Петербурге увлекались Дидро и Монтескье, зачитывались французской литературой, обожали Бомарше. Почти все русские писатели этого времени занимались переводами с французского. Если в начале XVIII века французская книга занимала третье место в России после латинской и немецкой, то в середине века уже 55 процентов всех переводов производились с французского.

Проникновение французского языка и культуры в русский ареал было настолько интенсивным, что вполне уместно назвать это явление «галломанией». Она, благодаря языковой экспансии, проникла в светскую жизнь, домашнее образование, бытовую культуру, искусство. Знание французского языка для культурного человека было обязательным. На нём вели переписку с близкими, на нём писались семейные хроники и дневники. Русское дворянство стремилось изучить французский лучше, чем родной. Аргумент был общеизвестен: «Французы, добившись изящества речи, добились и способности высказывать не только важные, но и ничтожные вещи интересным образом, остроумно и эффектно. Эта меткость французского ума и слога имеют много привлекательного, особенно в общественной жизни».

Усилия, предпринятые в этом отношении ещё Елизаветой Петровной, умножились в век Екатерины II, когда переписка с французскими просветителями приводит не только к восторженному приятию Вольтера, Дидро, Д,Аламбера на почве русского просвещения, но и к известному русофильству последних. Своего внука Александра Екатерина II воспитывала в тех же традициях. Его учителем был наряду с графом Салтыковым, известным писателем М. Муравьевым, знаменитым учёным Палласом ещё и швейцарский гражданин Лагарп.

Что ж удивляться, что приход Александра I на трон сопровождался возвращением из павловских ссылок, восстановлением опальной знати в правах, отменой телесных наказаний для дворян, купцов и духовенства, уничтожением пыток. 8 сентября 1802 года были созданы министерства, Негласный комитет, в работе которого участвовали единомышленники Государя Новосильцев, князь Чарторыжский, граф Строганов, граф Кочубей. Своей задачей комитет поставил подготовку законопроектов для преобразования российской жизни. Был приближен Михаил Михайлович Сперанский, сын священника, получивший впоследствии титул графа. Его перу принадлежали проекты реформ в законодательстве, управлении и суде, идея народного представительства во всех сферах жизни.

1 января 1810 года был открыт Государственный совет. Но ещё раньше, 30 февраля 1803 года, был издан закон об ограничении власти помещиков над крестьянами, о вольной по взаимному соглашению. Его принято недооценивать, однако к концу царствования Александра в России было уже сорок тысяч душ таких крестьян мужеского пола - так что «пилотный проект», как бы мы сейчас сказали, был весьма удачен. Готовился проект Аракчеева о полной отмене крепостного права. В начале XIX века повсеместно открываются приходские школы, уездные училища, гимназии, открыли двери четыре новых университета и Царскосельский лицей.

В это время - «дней александровых прекрасное начало» - чиновник Лубяновский Ф. П. пишет: «Надобно видеть тогда движение свежей по виду, здоровой и радостной жизни, молодое, и не одним только летам, поколение прощалось не до свидания, а уже навеки веков с старосветскими предрассудками, кругом пошли головы от смелого говора о государственных вопросах и резкого указания, чему и как быть по известной записке Лагарпа, вслух развивались такие идеи, которые, может быть, и до того были не совсем новы у нас, но были безгласны и бессловесны: надежда, как вино, веселила сердца. Вслушиваясь в беседы, в этих надеждах и радостях я впервые услышал речь о людях с либеральными идеями, или, как тогда переводили, о людях с высшим взглядом, о необходимости общего преобразования, о конституции» (Лубяновский Ф.П. Воспоминания Фёдора Петровича Лубяновского. 1777-1834. М, 1872. - С. 209-210).

Оценки традиционалистов были не менее эмоциональны: «Сие несчастное в Государе предубеждение против крепостного права в России, против дворянства и против всего прежняго устройства и порядка внушено ему было находившимися при нём Лагарпом и другими, окружавшими его, молодыми людьми, воспитанниками французов, отвращающих глаза и сердце своё от одежды, от языка, от нравов, словом от всего русского» - писал адмирал и литератор А. С. Шишков. Согласитесь, звучит знакомо. Кто из нас, глядя на засилие англоязычных витрин сегодня, хоть раз не воскликнул что-то подобное в защиту русской культуры.

Александр I: Опыты либерализма

Итак, очевидно: понятие «либерализм» в России начала XIX века было связано с именем Александра I.

И тем не менее именно Александр I посылает своего ближайшего соратника Н. Н. Новосильцева в Англию для заключения антифранцузского союза. Именно его современники называют главнейшим деятелем благородной коалиции против Наполеона. А ведь Бонапарт угрожал в этот период не России, а Западной Европе, где было немало наших исторических недругов, начиная с Австрии и Пруссии и заканчивая Польшей.

Либеральный российский государь выступает против Наполеона, который был объявлен наследником французской революции и свободы, который в армейских призывах ссылался на Декларацию прав человека и гражданина, который стоял во главе армии свободных граждан, выступавших за преданность делу революции и французскому народу.

Нонсенс?

И Наполеон, и Александр I ощущали себя наследниками великих французских просветителей. Но что же в реальности стояло за пониманием «либерализма» в России и Франции того времени?

Французская революция по многим направлениям общественной жизни оказалось радикальной «точкой невозврата» к освящённым веками традициям. Политическая жизнь заменила религию. Сознание нации реформировалось: Франция перестала для французов означать короля, Родину и Бога. Франция отныне - это границы, язык и идеалы. Когда это произошло? Пожалуй, ключевую роль сыграла необходимость защиты Парижа от прусской армии. 22 сентября 1792 года Франция была объявлена республикой, а уже в ноябре вышел декрет о всеобщей мобилизации. Так начались войны ради идеалов революции - сначала оборонительные, потом завоевательные, сопровождавшиеся внутриполитическим террором. Революционное правительство подавляло восстания против дехристианизации страны, нового рационального календаря, нового социального Верховного Божества. Людей вели на гильотину и расстреливали, распевая знаменитые слова: «Свободы огненный колпак горит над всей вселенной...».

Абстрактная забота о человеке в революционное время всегда вытесняет гуманизм. Человека убивают ради человечества.

Военная логика революционной Франции диктовала и логику вождизма. Наполеону, младшему лейтенанту французской армии, было 20 лет, когда грянула революция. Он всерьёз подумывал о военной карьере в России, где, как известно, иностранцу было проще продвинуться по службе. Но тут случилась осада Тулона в 1793 году, когда французы отбили город у англичан, и отличившегося офицера произвели в звание генерал-майора.

В 1796 году молодой генерал назначен командующим французской армией в Италии: эти два года принесли ему целую плеяду замечательных побед - Наполеон вернулся в Париж героем. Даже неудачный поход в Египет и поражение в бухте Абукир не изменили этого - во Франции он продолжал быть легендой. И не зря - за 20 лет Наполеон лично дал более 60 больших и малых сражений, едва ли не больше, чем все великие полководцы до него, кроме, пожалуй, Чингисхана. Из них он проиграл только три.

В растревоженной войнами и восстаниями Европе французы смотрели на военных как на защитников нации и её чести. И вот правительственный переворот принят благосклонно, Директория распущена, правящим органом объявлено консульство. Первым консулом Франции стал Наполеон Бонапарт. Ему 30 лет, и он на 14 лет властитель Франции.

Был ли он либералом?

С одной стороны, реформы Наполеона стали образцом либерализма: был создан французский банк и французский университет. Гражданский кодекс (кодекс Наполеона) утверждал идеалы французской буржуазной революции: отмену привилегий по рождению, равенство перед законом. Наполеон покровительствует наукам, осыпает милостями астрономов, математиков, физиков и химиков, закладывая основы будущего расцвета науки и техники XIX столетия. Конечно, он, как правило, ставил близкие и прагматические цели, но в конце концов именно ему Франция обязана прогрессом египтологии.

И всё же, отстаивая идеалы революции, консул объявил себя императором уже в 1804 году и усадил трёх своих братьев на троны других стран Европы. Из мятежной республики Франция под его властью превратилась в благопристойную стабильную империю с новой системой государственного управления, а Европа за девять лет стала фактически придатком Франции.

Судите сами. От Пруссии по Тильзитскому миру оставлены лишь четыре провинции из прежних двенадцати. В состав империи кроме Франции входили Бельгия, более половины Германских земель, север Италии и даже Ионические острова с частью адриатического побережья (Иллирийские провинции). Наполеон - фактически повелитель Швейцарии и король Италии. Саксонский и баварский монархи - его покорные вассалы. На престолы многих европейских земель поставлены родственники или бывшие маршалы, как в Швеции и Неаполе. Австрия лишена четверти населения и лучших земель. Англии объявлена континентальная блокада.

При Наполеоне Бонапарте нация становится боевой машиной. Война стала делом народа - тридцати миллионов французов, которые считали себя гражданами своего Отечества. Либерализм? Да, либерализм французского образца - свобода и права одной нации.

Что же Россия? Какой сценарий либерализма побеждает здесь?

Русское поле противоречий

В короткий период создания Александром I новой модели социально-политических отношений в Российской империи основным смысловым содержанием понятия «либерализм» было совмещение семантических полей «свобода» (вольность) и «легитимность» («закон»). Причём важно то, что в это время понятия «либеральный» и «консервативный» не были противоположными политически. Консерватизм у Александра I ассоциировался с осуществлением христианских начал - начал любви, согласия и мира. Гражданская свобода, по мнению русского государя, не могла строиться иначе, как на заповедях братства и любви. Противоположными понятию «либеральный» для него были понятие «революционный», с одной стороны, и понятие «придворный» - с другой. Позже, в 1818 году, он в своей речи в Варшаве специально использует слово «законносвободный», чтобы перевести на русский язык это своё понимание слова «либеральный» - фактически в духе конституционной монархии Монтескье. Вяземский, рассказывая об аудиенции у императора, приводит такие его слова: «Некоторые думают, что беспорядки, свидетелями которых мы подчас бываем, присущи либеральным идеям, в то время как они не что иное, как злоупотребление этими идеями и принципами». А в 1820-е годы в речи Александра I вообще появится прямое противопоставление «либерализм подлинный» и «либерализм мнимый».

Однако готовность мыслить свободу в рамках закона и в то время в России была не большей, чем сегодня. Похоже, матрица русской культуры в этом отношении неизменна. Очень современно звучит письмо Н. М. Карамзина П. А. Вяземскому после той памятной речи в Варшаве: «Либералите» принадлежит к неологизму нашего времени. Я не мастер переводить таких слов. Знаю свободу, из неё можно сделать свободность, если угодно. Либерал в нынешнем смысле свободный, а законно-свободный есть прибавок. В старину говорили, что закон со свободою живут как кошка с собакою. Всякий закон (гражданский) есть неволя. Но это глубоко и заведёт нас далеко» (письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому. 1810-1826. СПБ, 1897. С. 49.).

Право, стоит удивляться, сколь прозорливым оказался русский историк в отношении того, куда через сто лет завела Россию мечта о ничем не ограниченной свободе.

Но пока - самое начало XIX века. Россия, как и Европа, романтизирует «человека войны», чему немало способствовали военные успехи Александра Суворова. Война за пределами страны не затрагивала быт обывателей, была частью военной профессии и средством защиты внешнеполитических интересов государства. Порицались не войны как арсенал политики, а сами политики, если они вели неудачные войны.

Борьбе за общественное мнение российская элита также училась у французов: пропагандистские листки были обычным делом и в Париже, и во французской армии. Так, призыв Наполеона к французским солдатам перед походом в Россию, согласитесь, говорит о многом: «Непобедимые французы! Вы творили чудеса во всех землях и доказали свету, что нет в подсолнечной народа, который бы не трепетал страшного грома побед ваших. Ныне вам открывается пространное поле пожинать лавры и увенчать себя бессмертною славою… Вам предлежит путь в Россию …, победить её, оставить по себе величие имени французов позднейшим потомкам. - Москва и Петербург будут наградою подвигов ваших - вы в них найдёте злато, сребро и все сокровища, каких не мог найти ни Писсаро в Америке, ни Крез не имел в царстве своём - вы будете владычествовать над русским народом, готовым исполнять беспрекословно все ваши желания, какие только угодны будут. Ступайте, друзья, и покажите мужество, достойное имени вашего!»

В сентябре 1805 года в связи с очередным обострением отношений с Францией русское правительство также обратилось с воззванием к различным слоям российского общества. Адресность их обращает на себя особое внимание: Наполеон - антихрист в глазах православных, узурпатор законной власти для дворянства. Патриотические настроения в обществе быстро нарастали - и тут бесславный Тильзитский мир вызвал резкое негодование, как и связанный с ним запрет на критику Наполеона.

Только война 1812 года примирила власть и общество. Правительство воссоединилось с оппозицией против врага России - а это был не один только Наполеон, но весь Запад. Общественное сознание россиян выразило полную готовность принять эту войну как оборонительную - Отечественную. Прокламации, сочинявшиеся московским генерал-губернатором Федором Васильевичем Ростопчиным, - ростопчинские афишки - рисовали врага иронично: «Мужичишка в рекруты не годится: ни кожи, ни рожи, ни видения, - раз ударить, так след простынет и дух вон, а он-таки лезет вперёд на русских. Ну, милости просим! Ура, русские, вы одни молодцы!»

В этой браваде много исторической истины. 1812 год стал значимой эпохой для России хотя бы потому, что породил целую галерею русских типов - благороднейших и мужественных людей, которые самой своей жизнью не только примером стали для грядущих поколений, но и словно античные Атланты подняли на себе будущий золотой век русской культуры.

Неправильная война

Итак, Наполеон и Россия: анализируя мотивы императора в отношении нашего государства, его непоследовательность - сначала заключение выгодного мира, а потом его нарушение, - исследователи сходятся во мнении, что Наполеон пошёл не столько в Россию, сколько через Москву на Лондон. Об этом свидетельствует множество документов. Бессильный перед английским флотом и затянувшейся континентальной блокадой Англии, которая давала о себе знать экономическим кризисом в самой Франции, он решил покончить с последним союзником Англии в Европе. К тому же он видел Россию будущим плацдармом для похода на британскую Индию, что и случилось в дальнейшем.

При этом великая армия Наполеона, двинувшаяся на наши просторы, была не просто скоплением 600 тысяч солдат, но армией нового типа. В ней уже избирались офицеры, были отменены телесные наказания, повышено жалованье рядовых, введено продвижение по службе за личные заслуги. Если в 1789 году 90 процентов французских офицеров были выходцами из благородный семей, то уже через пять лет таких оставалось только три процента.

Противостоявшая ей традиционная русская армия летом 1812 года долгое время избегала боев. После Бородинского сражения, явной неудачи Наполеона, в сентябре он взял Москву и пять недель стоял в горящей второй столице России. Да, ему не удалось навязать генеральное сражение вблизи границы, не удалось разгромить порознь войска Багратиона и Барклая-де-Толли. Русская армия выскользнула из мышеловки дрисского лагеря. Незадолго до Смоленского сражения Россия заключила мир с Турцией - и на западном фронте оказались её свежие части. Успешные военные действия и русская зима оказались на стороне Кутузова и Александра I.

Однако необратимые процессы происходят в общественном сознании русского общества. Романтизм войны рассеивается под грузом военных будней. Его сменяет разочарование, страх, усталость. Конечно, профессиональные военные ещё сражаются по правилам светской этики и рыцарства в лучшем стиле фильма «Гусарская баллада». Но совсем иное отношение у широких слоев необразованного российского населения. «Неправильной» Отечественная война стала именно потому, что действия велись и казачьими полками, и башкирской конницей, и партизанскими отрядами. Отчаяние перед наступлением Наполеона было так велико, что командиры партизанских отрядов вооружали крестьян и мирное население, хотя угроза грабежей, убийств, расправ над помещиками была реальной. Партизаны не брали пленных, по-настоящему военной дисциплины в отрядах не было.

После Москвы захват Петербурга выглядел вполне возможным. Шла эвакуация Эрмитажа и государственных учреждений. Наполеон грозился отторгнуть у России и передать Польше земли аж до Москвы, а на Дону создать казачье королевство. Страх в верхах русского общества нарастает: при дворе просто паника. Большинство призывает дать генеральное сражение, исходя, видимо, из истины: «лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Сопротивлявшегося этому Барклая-де-Толли открыто обвинили в измене.

Александр под воздействием окружения даёт согласие на переговоры. В Москве встречают делегацию российского двора. Мир подписан, и даже относительно терпимый: границы России остаются в основном прежними, вопреки проискам Польской партии, разве что отменяется таможенный тариф к французским товарам, да ещё Россия обязалась помочь в экспедиции в британскую Индию. Французы отступают из Москвы, но русская зима, плохое обеспечение, бои в Европе сделали своё дело: только остатки великой армии Наполеона добрались живыми до Франции.

После ухода Наполеона дух пораженческих настроений в России по-прежнему оставался очень сильным. Часть общества демонстрировала полный отказ от российской самоидентификации, стремление стать французами по духу. Здесь несколько десятилетий ориентации на французскую культуру тоже сыграют свою роль: культ личности Бонапарта формируется очень быстро. Но появились и другие, кто мечтает о реванше, запрещает дома говорить по-французски. Престиж Александра падает, патриотически настроенные военные обвиняют императора в малодушии, он получает письма с угрозами - возможно, из этих настроений в том числе и родились тайные офицерские организации.

В 1813 году русская армия перешла западные рубежи империи. Наполеона и французов больше не было в стране - война превратилась из оборонительной в наступательную, отстаивали Пруссию, своего давнего противника, Австрию, говорили о мире для Франции. Правительство утверждало: нужен крепкий мир, нужно победить любую угрозу. Однако именно в этот период появилось нравственное определение: война справедливая - война несправедливая. Русские помнили разгул французов - а Александр I, названный освободителем, запрещал грабить Париж. В сознании русского общества проходила очередная перестройка.

В России армию освободителей встречали без ликования. Конечно, правительственная идеология этих лет, как утверждает исследователь Е. А. Вишленкова, противопоставляет «богопротивную войну» истинному христианскому укладу жизни. Россия в ней объявляется гарантом общеевропейского мира - и не последний раз в истории. Её роль была зафиксирована в акте основания «Священного союза». Осуждается решение политических конфликтов военными средствами. Одновременно происходит известная канонизация российской победы над Наполеоном, водружаются Александрийский столп и Триумфальные ворота, ежегодно совершаются молебны.

Однако главную угрозу миру в это время создаёт социально-психологический след прошедшей войны. В Европе общее снижение качества жизни приводит к революциям в Испании, Португалии, Пьемонте, Неаполе, к греческому восстанию, немецким студенческим волнениям. В российских массах глухое брожение. Бывшие партизаны не хотят возвращения прежних хозяев. Хозяева ужесточают барщину и оброк, в ответ повсеместно распространяются бегство и бунты. Бедные дворяне и офицеры разорены войной. Государственная администрация на разорённых территориях создаётся заново - учитывая традиции российского чиновничества, не стоит удивляться, что плохо налаживается управление. Всё обостряет глубокий экономический кризис. Рубль, упавший после Тильзита в четыре раза, теперь не стоит ничего. Разрастается крестьянское движение на Дону, бунты военных поселян, состоялось выступление Семёновского полка.

Александр I на рубеже 1820-х годов завершает либеральные реформы, принимает окончательное решение об отмене крепостного права. Разработчик проекта - граф Аракчеев. Сенатор Новосильцев готовит конституцию - «Государственную Уставную грамоту Российской Империи» - по ограничению самодержавия и введению парламента. Михаил Сперанский в 1820-е годы становится вторым лицом в государстве.

Но логика войны и революции побеждает.

Историческое дежа вю

Позже, в 1826 году, последовательно излагая цепь событий первой половины 1820-х годов, А. С. Пушкин писал: «Мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания. Разговор исключительно политический, литературу ... превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни, наконец, и тайные общества, заговоры более или менее кровавые и безумные».

Что-то удивительно знакомое. Бесконечное историческое дежа вю, как сказали бы французы.

Итак, французско-наполеоновское понятие либерализма захватило умы России.

«Я видел, как прежний розовый цвет либерализма стал густеть и к осени переходить в кроваво-красный», - пишет Ф. Ф. Вигель о 1820-м годе. Характерно и то, что в марте 1821 года и члены тайного общества, будущие декабристы, идентифицировали себя как либералы. И уже в собственноручной записке император в 1824 году однозначно писал «о пагубном духе вольномыслия и либерализма».

А сейчас вернёмся к событиям 1825 года. После 14 декабря либерализм стал пониматься в революционном радикальном смысле. Это не означало, что в России реформаторы отказались от социальных реформ: принцип «реформы как средства предотвращения революции» станет основой внутренней политики Николая I. Либерализм и революционизм становятся историческими оппонентами.

История доказывает и другое: революция начинается всегда как рационализм в действии. Это, цитирую Ю. Ф. Самарина, «формально правильный силлогизм, превращённый в стенобитное орудие против живого быта, как подведение под априорную догму данной действительности и приговор над последней: действительность не сходится с догмой, поэтому осуждается на смерть».

Другую черту революционизма чётко определил Ф. И. Тютчев: «Революция прежде всего враг христианства. Антихристианское настроение есть душа революции, это её особенный отличительный характер». Наша история знает об этом не понаслышке. Революционизм у нас с помощью хирургии правильных силлогизмов осуждал на смерть целые слои русского народа с христианским мирочувствованием - духовенство, дворянство, крестьянство, казачество. Он надолго внедрился в историческую мысль, которая стала заложником прогрессистской логики.

Где же граница между либерализмом Французского просвещения и вершимыми от его имени якобинским террором и наполеоновскими войнами? Где проходит демаркационная черта между реформами Александра I и либерализмом тайных обществ? Неужели справедливо позднее покаяние царя-реформатора - и любые, даже самые либеральные реформы действительно чреваты революцией в обществе, в котором «свобода с законом живёт как кошка с собакою»?

Было ли настроение последних лет Александра I подлинно мистицизмом - или в великом либерале, разочаровавшемся и в свободе, и в законах человеческих, победил консерватор - поборник христианских заповедей?

Да, вера в Бога, в идею святости и бескорыстной любви всегда была нужна человеку, чтобы выжить в социуме и остаться человеком. Пройдя через горнило многих революций во имя рая на земле, человечество должно в конце концов осознать, как трудно быть Богом. Это непосильная для общества людей ноша ответственности и жертвенности.

История войн и революций, жертвой которых пали миллионы людей, это история великого греха социальной гордыни. И чем больше и масштабнее мыслился каждый раз революционный рай на земле, тем страшнее и глубже был котлован революционных страстей, среди которых нет ни любви к ближнему, ни святости данной Богом человеку жизни.

И в век Интернета, роботов и генной инженерии эта истина не менее, а пожалуй, даже более актуальна, чем 200 лет назад.