Красноярка Галина Другова — Моисейченко рассказала о старом доме № 50 на улице Лебедевой

“Достали” вы меня со своими очерками в рубрике “Город имён”, спасибо вам за это. Читаю и вспоминаю свою жизнь, иногда плачу, понимаю, как скоротечно время”, — написала наша читательница Галина Другова-Моисейченко. И Галина Серафимовна решила рассказать нам о доме № 50 на улице Лебедевой, где прошло её детство.

Галина Другова-Моисейченко родилась в 1935 году. В этом доме она жила с мамой, отчимом и младшим братишкой, он родился после Великой Отечественной войны. По соседству жили бабушка и тёти Галины Серафимовны.

— Дом наш, деревянный, двухэтажный, красивый, своими двадцатью окнами выходил на улицу, другими двадцатью — во двор, — вспоминает наша читательница. — Он стоит в историческом центре города, судите сами: рядом был стадион “Локомотив”, улица Перенсона. Недалеко два кинотеатра — “Октябрь” и “Совкино”, два высших учебных заведения — педагогический институт и лесотехнический, потом он стал технологическим. Магазины, школы — всё рядом, не место, а сказка. В нашем дворе было ещё два флигеля. А двор был окружён забором, стояли ворота с калиткой. Современные дворы совсем другие.

В большом доме было четыре квартиры, в каждой из которых жили по пять семей. Кухни были общие — по одной на несколько комнат.

— Всего в нашем дворе жили 28 семей разных национальностей, все были очень дружны, — рассказывает Галина Серафимовна. — В большом доме была проведена вода, поэтому на первом этаже всегда было сыро, все соседи ходили сюда за водой. У нас была выбрана староста, в её обязанности входил вывоз мусора, она же следила за чистотой в общем туалете, который был на заднем дворе. Она же подавала заявку в ЖЭК, если нужен был ремонт. Не помню, был ли у нас дворник, или просто двор подметали по очереди.

Во дворе был сеновал, стайки для коров, дровяники. “Дом наш был построен или в конце девятнадцатого, или в начале двадцатого века, видимо, до революции владел всем этим хороший, трудолюбивый хозяин, — полагает наша читательница. — В одной квартире жил с семьёй сам, остальные сдавал. На улице Лебедевой было много частных деревянных домов, были и двухэтажные, но поменьше нашего. Жильцы нашего двора не ходили за водой, а вот другим приходилось ходить на водокачку, она была на углу улицы Вейнбаума. За воду нужно было платить, правда плата символическая — одна копейка, а если денег не было — наливали и без копейки. Один мальчик, он жил на углу улицы Перенсона, каждый день ездил за водой на тележке с бочкой. Ему было лет двенадцать-тринадцать, он был немножко не в себе. Вот едет он, а мальчишки кричат: “Толя, Земля — это ящик”. Он останавливался и говорил: “Нет, шар!”. Его не обижали, но так кричали постоянно”.

Галина Серафимовна рассказывает: их дом стоял на горке, на заднем дворе был яр, с которого хорошо было видно часовню и Качу. “Детей во дворе было много, поиграть было с кем, — отмечает Галина Серафимовна. — Для старших ребят во дворе установили турник, для младших детей всегда был свежий песок. Ещё у нас был бильярд — он хранился в одной из кладовок, староста отвечала за его сохранность. А когда было нужно, его выносили во двор. Иногда, если была свободная комната, нам устраивали новогодние ёлки”.

Когда началась Великая Отечественная война, нашей читательнице было шесть лет. Красноярск принял много эвакуированных со всей страны.

— Перед войной в городе проживало примерно 190 тысяч человек, а уже в 1959 году 409 тысяч, — отмечает Галина Другова-Моисейченко. — Селили эвакуированных в семьи. И в нашем доме появились новые жильцы. Семью из Киева поселили в две маленькие свободные комнаты в нашу квартиру на втором этаже. Семья была из шести человек: родители-хирурги, два мальчика семи и девяти лет и две бабушки. Родители работали в госпитале, который разместился в здании школы. Бабушки были очень разные: одна бойкая, ходила по магазинам, отоваривала карточки. Вторая — тихая, смирная, сидела дома. Мальчики эти играли с нами во дворе. Лето — домой никого не загнать. Бойкая бабушка выходила на крыльцо и громко кричала: “Вова, Юра, домой!” Её наши мальчишки так и прозвали. Идёт она по двору, а ей вслед: “Вова, Юра, домой!”

Галина Серафимовна вспоминает, что к концу войны, когда она подросла, её стали посылать за хлебом — отоваривать хлебные карточки. “Тогда наша семья состояла из пяти человек: я, мама, бабушка, две тёти, — рассказывает она. — Два моих родных дяди были на фронте. Один вернулся с войны, второй пропал без вести на Курской дуге. Хлебная карточка представляла собой листок немного короче тетрадного. Она делилась на три декады. Карточку разрезали на три части — по декадам, одну брали с собой, две другие хранились дома. Карточки нужно было прикрепить к какому-нибудь магазину. Иногда можно было взять хлеба на два дня. Вот пошла я однажды за хлебом, у меня с собой одна декада с последним днём, вторая целая. В магазине хлеба не было. Так бывает, пока ждёшь — гуляешь. Я наблюдала, как продавец наклеивала прямоугольники с нормами хлеба, потом погуляла — было лето, тепло. Вдруг кто-то крикнул: “Хлеб привезли!” Все кинулись в магазин. Карточки с пятирублёвкой у меня были свёрнуты и лежали в тряпочном мешочке. В магазине я хватилась — карточек нет. Я заорала, заплакала. На шум вышла заведующая, спросила, где были карточки. Я показала на карман в летнем платье. Она как дёрнула этот карман и оторвала его. Я замолчала и пошла домой ни с чем. На одиннадцать дней я лишила семью хлеба. Удивительно — дома меня не ругали, успокоили. В дальнейшем я никогда не ругала своих сыновей за потерянные вещи”.

После окончания педагогического института Галина Серафимовна уехала по распределению в районную школу. Когда вернулась в Красноярск, её родители уже переехали в другой дом. Учителем математики она проработала 38 лет.

— Знаю, что на улице Лебедевой построили немало многоэтажных домов, а наш так и не тронули, — говорит она. — Недавно я проезжала мимо, видела, что дом расселили, значит, скоро снесут…