Эдуард Русаков: “За подпольный журнал меня хотели выгнать из мединститута”

Красноярский писатель Эдуард Русаков стал одним из первых лауреатов новой международной литературной премии — премии имени Фазиля Искандера. Со своим сборником «Майский сон о счастье» Русаков стал победителем в номинации «Проза». Сегодня ещё одно важное событие: у писателя Эдуарда Русакова — юбилей.

— Эдуард Иванович, важно ли, чтобы оценили коллеги по цеху?

— Конечно. Ещё было очень приятно, когда после церемонии ко мне обратились земляки Искандера — представители абхазской диаспоры, которая наряду с русским ПЕН-центром поддерживает премию, и высказали желание переиздать мои книги. Было бы неплохо, чтобы это произошло, потому что, например, сборник «Майский сон о счастье», где я представил лучшие свои тексты разных лет, остался у меня только в одном экземпляре. Тираж очень маленький — всего 150 экземпляров.

— Всего?

— Такие сейчас тиражи. По сравнению с советским временем это просто капля в океане. Конечно, с одной стороны, тогда была цензура, но с другой стороны — если уж тебя опубликовали, то тираж достойный. В 1981 году моя книга «Белый медведь» вышла в Москве в издательстве «Молодая гвардия» стотысячным тиражом. Но в отличие от многих моих сверстников я никогда не ностальгировал по тем временам.

— А Вы чувствовали на себе эту самую советскую цензуру?

— Конечно. Я долгие годы ничего не мог опубликовать. Публикации были, но по газеткам. Что-то печатали в газете «Медик», которую выпускал Красноярский мединститут, где я учился. Публиковал мои вещи «Красноярский комсомолец». Я начал писать в 1956 году, а первый мой рассказ в альманахе «Енисей» появился только в 1966 году, первая же книжка вышла в 1979 году. Мне тогда уже было 37 лет. Возраст, если посмотреть на того же Чехова, для писателя преклонный. Антон Павлович прожил всего 44 года.

— А почему не печатали, что не устраивало?

— Никакой антисоветчины у меня не было. Я же не идиот, понимал: если хочешь быть антисоветчиком, иди в подполье, в диссиденты. А я хотел не бороться с властью, а чтобы меня издавали. Тем не менее их не пропускали: не было в них оптимизма, света. Но я же не виноват, что жизнь такая.

— Вы — доктор по первой профессии. Скажите, почему врачей так тянет к перу?

— Да, есть в этом какая-то между литературой и медициной мистическая связь. Среди писателей много медиков: Чехов, Булгаков, Вересаев, Аксёнов. Врачи есть среди литераторов и с красноярскими корнями: я, Лазарчук, Ерёмин, Корабельников… Читать и сочинять полюбил ещё в детстве. На втором курсе вместе с Евгением Поповым (сегодня он известный писатель, а тогда заканчивал 10-ю красноярскую школу) стали выпускать самодельный журнал «Гиршфельдовцы». Был тогда такой бродяга в Красноярске по фамилии Гиршфельд. Нам очень нравился этот еврей-бич, он казался романтической и эпатажной фигурой. В честь его мы и назвали свой юношеский литературный журнал. Умудрились выпустить целых три номера: тексты печатали на машинке, страницы прошивали, делали картонные обложки, сами иллюстрировали. Каждый номер выходил по двадцать пять — тридцать экземпляров. Журнал ходил по рукам в школах и вузах. Там публиковались произведения разных авторов, в том числе и мои стихи и рассказы. В журнале я напечатал также и свою статью о запрещённом тогда Пастернаке «Заклинатель трав», перерисовал портрет поэта с фотографии. Но где-то через год лавочку прикрыли. И не потому, что там что-то антисоветское было, нет. Тогда по всей стране шла идеологическая чистка. И Красноярск не остался в стороне. В газете «Красноярский рабочий» была опубликована статья о том, что надо растить молодых борцов за коммунизм. В ней автор упомянул и меня: мол, нашёлся и у нас безусый щелкопёр, пишущий упаднические стишата. Была там и цитата из моего юношеского, декадентского стихотворения. В конце заметки ставился вопрос ребром: где воспитывался этот моральный урод, куда смотрели комсомольская организация и товарищи по институту?! У меня двойственное отношение к публикации: с одной стороны, обидно, с другой — радостно, всё-таки моё стихотворение в газете напечатали.

Попова тогда исключили из комсомола, в котором, к слову, он не состоял. Меня хотели выгнать из института, но пожалели.

— А то, что Вы по специальности психиатр, помогает в писательстве?

— Помогает, конечно. Хотя иногда и раздражает: видишь людей на улице, в транспорте, магазине и невольно начинаешь ставить диагнозы. Кстати, я иногда встречаю своих бывших недолеченных пациентов. У меня на эту, профессиональную, тему даже рассказ есть — «Комсорг дурдома». Три года по распределению я работал в Тинской психбольнице и был там секретарём комсомольской организации. Недавно вспомнил об этом времени и написал рассказ. Там в качестве эпиграфа переиначенная цитата из Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого недолечили». В конце повествования я начинаю обобщать: говорю о том, что своих пациентов я встречаю среди писателей, политиков, депутатов.

— Из медицины легко уходили?

— Не очень, но ушёл. Это было в начале 80-х. Когда пошла масть — вышло почти подряд три моих книги, решил оставить медицину. Для того чтобы писать, нужно время, а когда ты каждый день ходишь на работу, его остаётся крайне мало. Какое-то время жил на гонорары от вышедших книг, вёл литературную студию «Дебют» в ГорДК. На жизнь хватало.

— Литературный институт чему-то Вас научил?

— Я учился там заочно. И, если честно, когда поступал туда, не питал иллюзии, что меня там научать писать. Так и случилось, хотя, конечно, я там встретил толковых людей, который мне помогали. Вообще я ехал в Москву, чтобы побывать в столичных театрах, музеях, на выставках… Тогда в 70-е годы в Красноярске не было такого изобилия культурных событий, как сегодня. После окончания Литинститута вышла первая книга — «Конец сезона». На последнем курсе меня хорошо поддержали Юрий Трифонов, замечательный писатель, который сегодня незаслуженно подзабыт, и критик Игорь Золотусский. Они рекомендовали мою первую книгу к печати.

— Со временем психбольницу Вы сменили на другое не менее странное и весёлое место, как на редакции газет…

— Не могу сказать, что я не любил эту работу, но всё же это было вынужденное решение, брак по расчёту. После перестройки жизнь изменилась. Литературная студия была закрыта, нужно было искать новую работу. Три года я проработал в краевой администрации, начинал ещё при первом губернаторе Вепреве. Тогда там был такой комитет по общественным отношениям и связям с общественностью, где председателем был Роман Солнцев, он меня туда и позвал. Несмотря на то, что вроде бы уже наступило время демократии, и мы с Солнцевым пытались проводить либеральную политику, надолго меня не хватило. По моей инициативе в комитете создали отдел по защите свободы печати. Но со временем наша деятельность стала сворачиваться, было сказано: хватить заступаться за СМИ, их нужно приручать. Было такое ощущение, что ты и все вокруг носят невидимые погоны, и ты всё время должен кому-то подчиняться, хотя никто приказов вроде бы не отдавал. В общем, чувствовал я себя в качестве чиновника очень неуютно. Ушёл. Мы с Романом Солнцевым придумали новую газету «Евразию», где я и работал. Правда, просуществовала она недолго. Потом был «Вечерний Красноярск» и «Красноярский рабочий».

— «Майский сон о счастье» — одна из повестей сборника, за который вы получили премию. Она рассказывает о путешествии Чехова по Сибири.

— Это не биографическая проза, а моя фантазия. Документальность там есть — это факты его визита в Сибирь: где был, с кем встречался. А вот любовные приключения, его грёзы — присочинены, это уже мой сон о его счастье, которого у него, увы, не было. Мне очень нравится Чехов не только как писатель, но и как человек. Он был умён и в отличие от других писателей, например того же Достоевского, гуманный, всё понимающий. Гоголь, Толстой были категоричными людьми. У Чехова нет такого стремления поучать, он в моих глазах как добрый доктор Айболит, помогающий всем. И в то же время он был живым, нормальным человеком, а не безгрешным ангелом.

— А как писатель на Вас Чехов повлиял?

— Я бы не сказал. Хотя стараюсь следовать его примеру: быть лаконичным. Стилистически мне ближе Достоевский, особенно в малых формах — повестях, рассказах. Очень люблю его «Записки из подполья». В юношеские годы, когда мне было 16—17 лет, находился под обаянием прозы Василия Аксёнова. Это наверняка чувствуется по тем произведениям, которые я тогда писал.

Говорят, что литература и журналистика — смежные профессии, но это не так. Скорей психиатрия и литература смежные. Журналистка — прикладное ремесло, там ты зависишь от обстоятельств, а литература — это сочинительство чистой воды. Даже в древние времена в племени был рассказчик, человек, который любил что-то приврать, присочинить. Сходил он на охоту, а вечером кормит всех байками, и не важно, добыл он что-то или нет. Писатель — человек, который любит и умеет рассказывать интересные истории. Я сторонник того, что о серьёзных, важных вещах надо говорит легко и увлекательно, при помощи каких-то фантасмагоричных, парадоксальных историй. Не стоит на людей давить, поучать их. В этом тоже заключается милосердие к людям, которым и так хватает бед и проблем. Вообще, чем дальше, тем больше склоняюсь к тому, что людям надо многое прощать. И стараюсь, чтобы в моих текстах звучали утешительные ноты. Надо помнить об уроках Чехова: быть милосердным, жалеть людей.

Досье

Эдуард Русаков, писатель, журналист. Родился 31 октября 1942 года в Красноярске. В 1966 году окончил Красноярский медицинский институт, в 1979 году — Литературный институт имени А. М. Горького. С 1966-го по 1981 год работал врачом-психиатром. С 1991 года — обозреватель газет «Евразия», «Вечерний Красноярск», «Красноярский рабочий». Автор книг: «Конец сезона», «Белый медведь», «Театральный бинокль», «Майский сон о счастье», «Смотри, какой закат!» и других. Эдуард Русаков — член Союза российских писателей и международного ПЕН-клуба.

Фото: соцсети Марии Русаковой