Полгода в фашистской оккупации

Моя память воскрешает тот ужасающий и тревожный период фашистской оккупации, который нам, станичникам кубанской станицы Ладожской, пришлось пережить. Длился он с августа 1942 года до февраля 1943-го, пока Красная армия не освободила нас. Мне тогда шёл восьмой год...

“У русских много спичек”

Помню, как в наш двор вошёл рыжий немецкий солдат с автоматом на груди. Во дворе у летней кухни находились мама, тётя Нюра и бабушка, которые пекли пышки. Немец вплотную подошёл к бабушке, взял лепёшку и потребовал: “Матка, жи-жи”, что означало: “Дай мёду”. Тётя Нюра была смелой и отчаянной, она встала между ним и бабушкой и гневно выкрикнула: “Хрен тебе, а не мёду, пошёл вон, фашист проклятый!” Солдатик был молодой и быстро ретировался.

До этого в станице в предчувствии оккупации была настоящая суматоха. Станицу покидали руководители и члены административных советских органов, угонялся скот, горела в зернохранилищах знаменитая кубанская пшеница. Народ из огня выгребал её в мешки и посудины. Мы с дедушкой тоже насыпали пшеницу в бочку, установленную на тележку. В это время в станицу въехали две чёрные легковые машины. Это были первые машины, которые я увидел в своей жизни. Из них вышли два человека, одетые в незнакомую чёрную военную форму. Это были немцы. Они показали на горящее зернохранилище и сказали на ломаном русском языке: “У русских много спичек”. Так началась оккупация.

“Я Гитлера повешу”

В станице немцы сразу начали устанавливать свой порядок. С ними вернулись “хозяева” — недобитые белоказаки и враги советской власти. “Хозяйка” Стрельникова с немецким полицаем из местных пришли и выгнали нашу семью из своего бывшего дома, который был передан моему дедушке ещё в 1933 году, когда его переселили из Воронежской губернии. После этого мы поселились в брошенном доме на соседней улице Окраинной. Сегодня она носит имя братьев Коняшиных, расстрелянных немцами вместе с десятью подпольщиками и двумя советскими офицерами, оставленными в станице для организации подпольной работы и партизанского сопротивления.

Был расстрелян и легендарный Лёня Бабий, бывший красный командир знаменитого во времена установления на Кубани советской власти отряда Кочубея. Лёня Бабий, награждённый орденом Красного Знамени, жил на окраине станицы в маленькой хате со своей боевой подругой Катей Маслаевой. Он ходил по станице в гимнастёрке навыпуск, с орденом на груди, в галифе и в галошах на босу ногу. Помню, частенько мы до войны садились с ним на скамейку у нашего двора, он угощал нас леденцами и рассказывал о том, что помнил. В период оккупации он нашёл где-то цепь и с криками: “Я Гитлера повешу” ходил по станице, после чего был схвачен фашистами и расстрелян. Прах его и остальных подпольщиков покоится под обелиском в сквере на улице Красной.

Варфоломеевскую ночь устроить не успели

Вслед за регулярными немецкими частями шли подразделения эсэсовской команды “Зондер-10”, которые отличились особым зверством на Кубани: расстреливали неповинных людей, топили в Кубани евреев, сжигали заживо в сараях и домах женщин, детей, стариков.

В мою память врезался эпизод, как рябой полицай из местных немецких холуев, сидя верхом на коне, нагайкой избивал моего дедушку, загоняя вместе с другими пожилыми станичниками в летний кинотеатр. Там им была уготована лютая смерть через сожжение. Уже потом, после освобождения, мы обнаружили, что стены кинотеатра были обложены дровами и хворостом. Также нашли документы, в которых вернувшиеся “хозяева” просили немецкое командование разрешить им устроить варфоломеевскую ночь, то есть вырезать всех переселенцев из российских городов. Но эти акции не были исполнены, как я полагаю, из-за того, что немцы не успели, бежали из станицы под натиском наших войск. Что самое страшное, в списке жертв планируемой варфоломеевской ночи была моя мама, директор местной школы.

Курицын муж

Однажды нам довелось наблюдать, как мимо нашего дома под охраной немецких автоматчиков с собаками шла колонна пленных красноармейцев. Многие жители, видя их, плакали, женщины и старушки пытались передать им еду, но конвоиры натравливали на них собак, вырывали свёртки с едой и бросали на землю. После этого мы все долго не могли успокоиться.

И ещё один эпизод врезался в мою память. Под Новый год в наш двор въехали две огромные машины, крытые брезентом, с пушками и пулемётами. Из кабины одной машины вышел небольшого роста немец, круглый, как колобок, в шинели военного начальника. Он прошёл в дом, увидел нас с сестрой Зиночкой, достал из сумки две конфеты и приветливо протянул нам: “Здравствуйте, киндер, гутен таг”. Это было неожиданно, страх у нас отступил.

Вечером немец дружелюбно общался с нашей семьёй, пригласил за стол, снова достал конфеты, припасы из сухпайка. Он рассказал нам, что он учитель и директор гимназии в небольшом немецком городке, дома у него остались жена и четверо детей. Также сказал, что ему чужда война и он не сторонник фашистской идеологии. Мама ответила, что она тоже учитель, достала учебник немецкого языка. Из словаря она зачитывала слова на немецком языке, а офицер переводил на их русский. Он долго подбирал перевод слова “петух”, потом его осенило, и он со смехом сказал: “Курицын муж”. Так мы его и прозвали.

“Открывай, отец, свои”

Вскоре в небе всё чаще стали появляться советские самолёты, ближе слышался гром орудий. Незваные гости начали сматывать удочки, съехали с нашего двора. Перед этим застрелили в саду захромавшую лошадь, можно сказать, отблагодарили нас за “гостеприимство”: буквально через день от лошади остались хвост да грива, жители разделали её на куски и унесли домой кормить “деликатесом” своих домочадцев.

А ещё через день на улице послышался шум и рокот машин, потом в нашу дверь постучали. Дед вышел узнать, кто, и услышал в ответ: “Открывай, отец, свои”. В дом вошли полковник и ещё два офицера Красной армии. Описать, что мы почувствовали, невозможно, радости не было предела. Мама с тётей Нюрой затопили печь, стали накрывать на стол что бог послал, дедушка достал из заначки четверть самогона. Полковник очень приветливо с нами разговаривал, угостил сахаром, печеньем и попросил дедушку распорядиться насчёт бычка, которого они где-то реквизировали. Дед принялся за разделку туши, а мы с мамой пошли по соседям раздобыть молока, сметаны, мёда. Все с радостью отзывались на нашу просьбу и отдавали, может быть, последнее. В итоге стол получился праздничным, какого мы давно не видели: бабушкины щи, пироги с мясом, сметана, творог, мёд и, конечно, дедушкин крепкий самогон.

На следующий день наши долгожданные гости отправились дальше — преследовать врага. Все мы собирали их в путь, желали скорейшей победы. Бабушка положила в авоську завёрнутые в холст куски мяса, дедушка — большой кисет махорки и табака-самосада, а я принёс найденный и припрятанный патрон, отдал нашим бойцам и сказал: “Дядя полковник, отомсти фашистам за моего погибшего отца”.

Когда в 1951 году мы переехали на родину мамы в Курск и пришли в школу № 25 устраивать меня на учёбу, на двери директора увидели табличку “Нестеров Михаил Дмитриевич”. Хозяин кабинета приветливо нас встретил, предложил чаю и спросил, откуда мы приехали. Когда мама сказала, что мы из станицы Ладожской Краснодарского края, Михаил Дмитриевич оживился и стал рассказывать, как он со своим полком освобождал эту станицу. Он вспомнил, как его с сослуживцами встретили в доме на улице Окраинной, как радушно их приняли хозяин дома, его жена и две невестки — жёны погибших на войне сыновей. Ещё вспомнил, что у одной из них было редкое имя — Таисия. Тогда мы поняли, что перед нами тот самый полковник Красной армии, который останавливался у нас в доме, а мама сказала, что она — та самая невестка Таисия, имя которой он запомнил. Взаимному удивлению и радости не было предела. Оказалось, что Михаил Дмитриевич с боями дошёл до Берлина, а потом вернулся в родной Курск, к своей довоенной профессии учителя. В 1953 году, вручая мне аттестат зрелости и зная, что я решил поступать в институт в Ленинграде — городе, защищая который погиб мой папа, он по-отцовски напутствовал меня и пожелал успехов. Может, от его добрых пожеланий я поступил в институт и в 1958 году получил диплом инженера-электромеханика путей сообщения.

Валентин Калдин