Слушать Владимира Пузанова не менее интересно, чем смотреть спектакли с его участием. Ответ на каждый вопрос — увлекательная история. И порой сразу непонятно: шутит или нет?

В драматическом театре имени А. С. Пушкина артист служит уже более тридцати лет, в представлении красноярскому зрителю не нуждается. Его знают по ярким комедийным образам.

 

Завод и драмкружок

 

— Помните свой первый день: когда вы зашли в этот театр как артист? Ваши первые впечатления?

— Сюда меня сильно зазывал директор театра Игорь Яковлевич Бейлин. А я хотел на родину — в Тольятти. В Красноярск я приехал в институт, учился у Леонида Владимировича Калиновского. Бейлин увидел меня в учебном театре: в отрывке по Шукшину я играл деда. Бейлин говорит: “Надо же, какое перевоплощение! У нас таких артистов нет”. И предложил мне квартиру.

Это 1992 год, квартиры тогда уже никому не давали. Поэтому я подписал контракт. К слову, Игорь Яковлевич их ввёл одним из первых, контракты тогда не во всех театрах были. Так что в первый день в театре я сидел в кабинете директора и радовался квартире, которую мне дали… через 17 лет.

— А в какой момент поняли: хочу быть артистом?

— У меня была такая буйная молодость, что думать было некогда. С 15 лет я работал на Волжском автомобильном заводе. Варил переднюю стойку пятой модели на конвейере. Считай, ничего ужасней в жизни у меня не было. Хотя поначалу даже нормы перевыполнял. Интерес к этой работе потерял уже через месяц. Тем не менее продержался два года.

Тяжело увольнялся, в итоге товарищ устроил меня звукооператором в тольяттинский театр кукол. А там такие интересные люди! Работа не с семи утра: можешь и к десяти подъехать, с кукольным спектаклем отправиться куда-нибудь в детский садик. И к двум часам уже свободен. Ходишь по театру, музыку слушаешь… На тот момент я нашёл себя и был счастлив.

Тогда же попал в самодеятельность — последним из нашего хулиганского дворового круга. В те годы в Тольятти было движение: все на строительство соцкульта. Стали поднимать молодёжное движение, открывать досуговые центры, а при них — театральные кружки. В одном из них я и оказался.

Руководитель был жёстким, даже стульями в нас кидался. Но и понимать надо: туда приходили не ребятишки с пятёрками по русскому языку и литературе. Всех хулиганов со дворов собрали, чтобы они портвейн не глушили. Пацаны долго меня звали, я последним пришёл. Думал: театр — это зашквар, что я там буду?

— На заводе вы как оказались — в пятнадцать лет?

— Я поступил в педагогическое училище на художественно-графический факультет. Пошёл учиться на художника, но там учили на педагогов. Решил: после первого курса переведусь в Пензенское художественное училище. Когда мама узнала о моих планах, предупредила, что туда не отпустит. Тогда я сказал: на занятия ходить не буду.

Но у власти был Черненко, он проводил педагогическую реформу. Если поступил в педучилище, никуда оттуда не уйдёшь: государство сделает из тебя учителя черчения и рисования. Меня милиция утром на занятия привозила. Я минут 15 посижу — и по своим делам. В итоге отчислили меня через товарищеский суд. Бедная моя мама, как она переживала тогда. Через детскую комнату милиции меня устроили на завод, и то по блату — учеником сварщика. Потому что тогда у меня и паспорта не было, а детский труд запрещён.

— В Красноярске-то как в итоге оказались?

— Поскольку в самодеятельности у меня были успехи, в театре кукол я играл живые планы. Клоуном выходил, веселил всех. И вот режиссёр решил ставить “Ромео и Джульетту”, я должен был играть Ромео живым планом. Это же судьба!

Но тут театр Пушкина приехал на гастроли. Я совершенно случайно, за компанию с товарищами, пришёл на просмотр — Красноярский институт искусств проводил предварительный тур для местных абитуриентов. Я прошёл все этапы, хотя в Сибирь не собирался, у меня же Ромео! В общем, меня уговорили, в итоге из всей нашей компании сюда я приехал один. Отучился, здесь работаю уже более тридцати лет.

Так случилось, что за год до меня в театр пришли выпускники Ирины Борисовны Калиновской, почти весь курс. И через год почти все уехали в магнитогорский театр. Тут остались из них только Паша Авраменко и Володя Мазингер.

Меня сразу ввели в спектакль — такой мини-Тартюф, тоже француза. Там я играл то главную роль — положительного принца, который влюбился и хотел жениться, то на пару с Андреем Киндяковым были шутами. Поскольку в институте был учебный театр, девять дипломных спектаклей и два самостоятельных, трепетного страха сцены не было. Мы пришли такие уверенные в себе.

Это были нелёгкие для театра времена. 1990-е годы. Зрителей приходило немного. Иногда на сцене было больше народа, чем в зале.

— Но мысли уйти из профессии не возникали?

— Нет, это лучшая профессия.

 

Стаканчики уже на столе

 

— Делите роли на любимые и нелюбимые?

— Признаюсь, у меня любимые — маленькие. Маленькие и яркие. Например, Замухрышкин в “Игроках”. В “Чисто семейном деле” играю не главную, но яркую роль. К большим ролям надо готовиться за день, а то и за два до каждого выхода на сцену до такого спектакля…

— Как готовитесь: проговариваете, проживаете?

— Какие-то сцены проговариваешь. Просчитываешь варианты: как сказать. Если вот там не сложится, как текст лучше произнести? На сцене разное случается. Хотя все артисты у нас дисциплинированные, к тексту относятся более-менее бережно. Поэтому в основном работа идёт над тем, как распределиться внутренне, когда готовишься к большой дистанции. Чтобы сил хватило, не физических, а внутренних. Допустим в “Самоубийце” всю роль идёшь к финальному монологу. И на него нужно оставить силы. Но, конечно, главные роли очень приятно играть.

— Какие-то глобальные форс-мажоры на сцене случались во время спектаклей? К примеру, вы должны руку протянуть, взять графин, а его нет.

— Или наоборот — он есть. На спектакле “Три дня в деревне” весной так случилось. После нашей сцены с Андреем Киндяковым, когда веду его сватать к Верочке, происходит перемена света. И следующая сцена начинается с того, что мы сидим уже пьяненькие. У меня первая реплика: “Эй, дай бутылку и стаканчики”. Подхожу, а там уже все накрыто. Монтировщики всё поставили по ошибке. Как начинать? Я всё это убрал, сел. И как будто бы уснул. Потом просыпаюсь и говорю: “Давай всё обратно”. Такие вот бывают форс-мажоры. Конечно, самое страшное: когда вдруг текст из головы вылетает. Просто белый лист перед тобой. Но со мной такое редко происходит.

— Можно какой-то знак передать коллегам? Чтобы они понимали: всё забыл.

— Ой, коллеги всегда рады помочь. Но если ты идёшь верно — по роли, внутренне готов, даже если слова вылетят, выкрутишься по логике, своему действию.

— Вместе с театром вы прожили самые разные этапы: голодные 1990-е, ремонт, реконструкцию, теперь есть новая сцена. В какие моменты вам было наиболее интересно?

— Здесь интересно всегда. Я фанат своей профессии. И меня удивляет, когда люди устают от неё.

— А так бывает?

— Конечно. Особенно, когда спектакль на выпуске и выпуск тяжёлый. К примеру, это сейчас у нас великолепная машинерия. Световики сидят за пультом: кнопочку нажал — прожектор передвинулся. Нет таких световых репетиций, которые были раньше.

А было так. Свёл спектакль, срепетировал его, сдал на коллег. И начинается постановочная часть — световые репетиции. Неделями мучились. Потому что для того чтобы перенаправить прожектор, надо к нему лезть. В это время артисты стоят на сцене и ждут. Минут по тридцать. Возможно — в шубе. Например, если это “Капитанская дочка”. Стоишь и ждёшь.

— Но во время спектакля свет ведь переключался быстро?

— Да. Потому что его выставляли заранее, фиксировали. На таких репетициях и замеряли, где какой рычаг опустить, чтобы прожектор светил в другую точку. Это было нелегко.

— Получается, современные технологии облегчают творческую жизнь?

— Да, очень. Наши световики раньше как шахтёры выглядели. Измождённые, в пыли. А теперь за пультом сидят.

 

Это дело коллективное

 

— Как вы считаете: профессия артиста — это больше талант или мастерство?

— Всё вместе. Конечно, если у тебя нет природной предрасположенности, а хочется работать артистом в театре, тебе тяжело. Не знаю, как тогда тут существовать. Нескромно звучит, да? Вроде как у меня такая предрасположенность есть, а у кого-то — нет.

— Есть роль, о которой вы мечтаете?

— Текущее бы сыграть… На самом деле: какую дадут, от той и кайфую. Театр — коллективное дело. Можешь мечтать сыграть Гамлета или ещё кого-то, представлять себя в этом образе. Но любую роль ты делаешь не один. Есть режиссёр, художник, твои коллеги. В итоге получится то, что задумал режиссёр.

— Были ситуации, когда режиссёр представляет своё видение, а вы понимаете: эту роль совсем не хочу?

— Да, так было с “Дон Жуаном”, играл там Сганареля. Кстати, с этой ролью я стал лауреатом премии краевого фестиваля “Театральная весна”.

— А сначала не хотели её играть?

— Нет. Сначала мы долго репетировали, более полугода. Потом зритель не принял его первоначальную версию. Было три акта, очень продолжительных. К началу третьего зрители уходили, ещё и потому, что ближе к одиннадцати вечера автобус не дождаться.

Директор театра Игорь Яковлевич воспринял это как провал. Но вместо того чтобы пригласить режиссёра и сократить его версию, пошли кардинальным методом. Позвали специалиста по Мольеру, который внутри этого спектакля, внутри готовой формы сделал совершенно другую постановку. Извините, но я это играть не буду. Случился скандал, меня сняли с роли. Но премию я уже успел получить к тому времени.

В целом, если режиссёр не пустой, не барыга какой-нибудь, приехавший постановочку быстренько сделать, которую уже ставил раз пятнадцать, я никогда не встану в позу. Когда вижу, что у режиссёра душа болит, он делает настоящую работу, буду помогать. Потому что, повторю, мы работаем в коллективе. В театре важно понимать это.

Здесь значим труд каждого, без окружающих ты никто! Если уборщица вымоет пол на сцене не вовремя, перед самым спектаклем, а там линолеум, будешь по нему как Роднина с Зайцевым кататься. Всё подчинено тому, что зритель придёт, сдаст пальто в гардероб, сядет в зал и будет смотреть… Все тут работают ради этого.

 

История

 

Первое театральное здание в Красноярске было построено в 1874 году на Староострожной площади. В нём ставились любительские спектакли, играли заезжие артисты, а 1875 году в театре начала работать первая профессиональная труппа. В ночь с 15 на 16 октября 1898 года это здание сгорело, но Староострожную площадь ещё долго называли Театральной.

В 1902 году на пожертвования горожан было построено новое здание — Пушкинский народный дом. Его возводили всем миром: крупные промышленники и купечество, служащие, общества врачей и учителей вносили свою лепту. Городской голова Николай Александрович Шепетковский возглавил специальную комиссию для организации строительства нового дома-театра. Николай Александрович был хорошо известен красноярцам как народный просветитель. Эту деятельность он считал главной в своей жизни. Фундамент и стены здания, в котором сегодня располагается театр, оттуда — из XIX века. В воскресенье, 17 февраля 1902 года, состоялось торжественное открытие Народного дома-театра, которому было присвоено имя А. С. Пушкина.

 

Акцент

 

Вечер “Пушкинский бал. 150 лет в сердце города”, посвящённый юбилею театра, состоится 1 ноября. Это не просто спектакль. Это знак уважения театру, как храму искусства, и людям, которые его создают. На сцене прошлое и настоящее сольются в театральном романе: архивные кадры, знакомые мелодии, отрывки из легендарных спектаклей, воспоминания современников и их сегодняшние достижения… Каждая деталь станет ценным штрихом к портрету театра, написанному временем.

“Наш юбилейный вечер — это праздник единства, праздник любви к театру. Возможность сказать спасибо всем, кто на протяжении многих лет был и остаётся рядом, кто поддерживает, вдохновляет и помогает театру жить и процветать, — отмечают в учреждении. — Зрители, актёры, режиссёры, художники, работники производственных и административных цехов — все вместе мы создаём этот удивительный мир, где рождаются мечты и оживают вековые истории. Сердце театра бьётся в унисон с каждым из нас, и эхо времени доносит до нас его вечный зов”.

 Автор: Виктория Светловская