Белой акации цветы эмиграции

90 лет назад газета «Известия» напечатала «Открытое письмо писателя Алексея Толстого Н. В. Чайковскому», которое в поздних советских учебниках истории обычно представлялось как «разрыв писателя с эмиграцией».

На самом деле было не совсем так. Это был не столько факт личной биографии Толстого (он, кстати, вернулся в СССР почти через два года после публикации письма), сколько манифест значительной части националистической белой эмиграции. В послеперестроечных биографиях Толстого принято упрекать в приспособленчестве, цинизме, лизоблюдстве, моральном релятивизме - «красный граф пошёл в услужение большевикам» за какие-то большевистские коврижки. Алексей Николаевич дал для этого немало поводов.

Юрий Павлович Анненков, который в отличие от Толстого, наоборот, сначала иллюстрировал революционные книги, писал портреты Ленина, Троцкого, Зиновьева, а потом эмигрировал из советской России, писал в своих воспоминаниях «Дневник моих встреч»: «...Алексей Толстой не интересовался политической судьбой своей родины. Он не стремился стать официальным пропагандистом марксизма-ленинизма... Весельчак, он просто хотел вернуться к беззаботной жизни, обильной и спокойной. Жизнь за границей, жизнь эмигранта не отвечала таким желаниям, несмотря даже на успех его пьесы в Париже и на другие возможные успехи в дальнейшем... Я вновь встретился с Толстым в 1937 году, в Париже, куда он приехал на несколько дней в качестве знатного советского туриста, «советского графа». Мы провели несколько часов с глазу на глаз... Я циник, - продолжал он, - мне на всё наплевать! Я - простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и всё тут. Моё литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Чёрт с ним, я и их напишу! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Пётр Великий стал без моего ведома «пролетарским царём» и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии… Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки - все они акробаты. Но они - не графы. А я - граф, чёрт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял?»

О сибаритских мотивах службы Толстого большевикам пишет в мемуарном очерке «Третий Толстой» и его давний приятель Иван Алексеевич Бунин. Они встретились в Париже в 1936 году, и «советский граф» звал нобелевского лауреата в СССР: «…до каких же пор ты будешь тут сидеть, дожидаясь нищей старости? ... Ты и пред­ставить себе не можешь, как бы ты жил, ты знаешь, как я, например, живу? У меня целое поместье в Царском Селе, у меня три автомобиля… У меня такой набор драгоценных английских трубок, каких у самого английского короля нету… Ты что ж, воображаешь, что тебе на сто лет хватит твоей Нобелевской премии?» При этом не любивший большевиков Бунин, совсем беззлобно и не осуждая старого товарища за цинизм, вспоминает, как в Одессе в 1919 году Толстой кричал: «У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину или Троцкому, попадись они мне…».

У Толстого действительно было особое положение в СССР. Он, зная, что его слова обязательно передадут Сталину, в приватных разговорах не стеснялся в выражениях, говоря про коммунизм (сохранились справки НКВД), но Сталин превратил его после смерти Горького в главного советского писателя, живого классика, единственного из всех писателей сталинской эпохи, который подвергался минимальной критике. Толстого официально называли «советским графом», запустил этот эпитет Молотов в выступлении на сессии Верховного Совета. В официальной советской идеологии Толстой олицетворял преемственность советской литературы как продолжение русской классики XIX века.

Толстой действительно был советским барином и действительно свой великий талант поставил на службу режиму. Однако в 1922 году он и представить себе не мог, что станет депутатом Верховного Совета, председателем Союза писателей, академиком, будет жить во дворце, купаться в роскоши, иметь машины и в Москве, и в Ленинграде. Чайковскому он писал: «Я представляю из себя натуральный тип русского эмигранта, то есть человека, проделавшего весь скорбный путь хождения по мукам. В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата - один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть». Его письмо было признанием реальности большевистской власти («никакого другого правительства ни в России, ни вне России - нет»), а значит, писал он, надо помочь «в укреплении доброго и справедливого», уничтожении «злого и несправедливого» и укреплении «нашей великодержавности».

Эти слова о великодержавности и были в письме главными. Николай Васильевич Чайковский был старым революционером, его именем - «кружок чайковцев» - даже была названа одна из организаций народников в конце 60-х-начале 70-х годов XIX века, потом стал видным эсером, но Октябрьскую революцию принял враждебно и даже возглавил белое правительство в Архангельске. В эмиграции он руководил Комитетом помощи русским писателям и учёным. В 1920 году он основал литературный, политический и научный журнал «Грядущая Россия» (в редакцию входило четыре человека, в том числе А. Н. Толстой). Именно в этом журнале были опубликованы 10 первых глав «Хождения по мукам» (тогда Толстой, видимо, ещё не думал, что его герои признают «правду большевизма»). Толстой, принадлежавший к самому антисоветскому крылу белой эмиграции, переехав в Берлин, неожиданно начал сотрудничать с газетой «Накануне», более того стал редактировать литературное приложение к газете. Чайковский потребовал ответа - почему?

Основанная в марте 1921 года «Накануне» была крупнейшим эмигрантским изданием, насчитывала 400 корреспондентов за границей, авторами были и писатели из Советской России - Есенин, Булгаков, Катаев, Мандельштам, Зощенко, Федин, Пильняк и многие другие. Часть тиража оперативно доставлялась в Москву авиакомпанией «Дерулуфт», «Накануне» была единственной эмигрантской газетой, беспрепятственно распространявшейся в России. Главным редактором был Юрий Ключников - известный российский юрист и дипломат, бывший министр иностранных дел в правительстве Колчака. Сейчас опубликованы документы, свидетельствующие, что газету финансировал большевистский ЦК. Впрочем, это было понятно и тогда - Толстой в письме Чайковскому это обстоятельство опровергает, но именно в эти дни («Накануне» опубликовала письмо 14 апреля, «Известия» перепечатали 22 апреля) - с 10 апреля по 19 мая проходила Генуэзская конференция, в состав советской делегации решением Ленина был включён в качестве эксперта белогвардеец Ключников (потом он вернётся в Москву, будет работать в НКИДе, в 1934 году его арестуют, а в 1938 расстреляют).

«Накануне» продолжала линию журнала «Смена вех», выходившего в Париже в 1921-1922 годах, который был основан авторами одноимённого знаменитого философско-политического сборника, изданного в Праге в 1921 году. Идея сборника принадлежала первому идеологу «сменовеховства», жившему в Харбине Николаю Устрялову (в 1935 году он вернётся в СССР и в 1937 будет расстрелян).

В эмиграции было довольно много социалистов - меньшевиков, эсеров, которые осуждали Октябрь, но не участвовали в вооружённой борьбе против большевиков. Казалось бы, некоторая либерализация советского режима, нэп давали надежду на возрождение демократических ценностей, повод для диалога с большевиками, которых они хорошо лично знали по совместной дореволюционной борьбе. Однако «возвращенцев» из социалистического лагеря эмиграции практически не было. Наоборот, идеологами и активистами «сменовеховства» стали активные участники Гражданской войны на стороне белых. Авторы сборника «Смена вех» были крупными белогвардейцами: Устрялов работал в правительстве Колчака, известный адвокат Александр Бобрищев-Пушкин, с которым неоднократно до революции полемизировал Ленин, находился в окружении Деникина (в 1923 году вернётся в СССР, в 1937 году будет расстрелян), Сергей Лукьянов был организатором антисоветского мятежа в Ярославле в 1918 году (вернулся в СССР и погиб в лагере), Юрий Потехин входил в правительство Колчака (вернулся в СССР в 1923-м, расстрелян в 1937-м), выдающийся микробиолог и социальный психолог Сергей Чахотин стоял у истоков Добровольческой армии (единственный из первых «сменовеховцев» умер своей смертью, поскольку возвратился в СССР только в 1958 году).

Как ни странно, но позицию сменовеховцев («покончить с угаром гражданской войны», «признать большевистскую власть» и «помогать строить российское государство») в первую очередь поддержали боевые офицеры. Только в 1921 году через «Союз возвращения на родину» в Советскую Россию возвратилось свыше 120 тысяч, в том числе генералы Слащов (прототип Хлудова в булгаковском «Беге»), Гравицкий, Николаев, Зеленин, Савватеев, Бобрышев и другие (большинство из них были расстреляны в 1931 году по пресловутому делу «Весна» - тогда погибло свыше трёх тысяч высших офицеров царской армии, но только «возвращенцев», но и служивших в РККА).

В СССР вернулось свыше миллиона военнопленных времён Первой мировой войны и интернированных, которых нельзя отнести к белой эмиграции. Но вернулось и 500 тысяч белых - это примерно 12-15 процентов от всей численности эмиграции первой волны. Основная масса приходилась на бывшие нижние чины, обосновавшиеся в Болгарии и Югославии. Удивительно, но в это же самое время советское правительство ужесточило выдачу разрешений и начало создавать всяческие препятствия для реэмиграции. Десятки тысяч человек так и не смогли выехать. В привилегированном положении находились только лояльные советской власти представители творческой интеллигенции. Но их оказалось очень мало - всего несколько десятков человек. При этом одновременно большевики высылали из страны интеллектуалов (первый «философский пароход» был отправлен в сентябре 1922 года).

Многие эмигранты приняли советскую власть вовсе не потому, что надеялись на реставрацию капитализма, как позже писалось в учебниках, а из глубоко патриотических соображений, они выступали за укрепление российской государственности пусть даже под властью большевиков. Поэтому среди них было много офицеров и не было либеральной интеллигенции. И письмо Толстого Чайковскому стало манифестом этих людей. По злой иронии судьбы большинство из тех, кто вернулся на Родину укреплять Россию, погибли от сталинского режима, а сам «советский граф» стал автором лозунга «За Родину! За Сталина!».