Евгений Попов: "Я дрался и кричал: "Красные фашисты!"

В своих произведениях Евгений Попов называет свой родной Красноярск город К. на реке Е. Место, где он родился и вырос, до сих пор не отпускает его, он и сегодня черпает сюжеты из своего сибирского прошлого. Говорит, что, может, и не уехал бы из Красноярска, если бы не страстное желание с головой окунуться в литературную жизнь и совет Василия Шукшина. Какую роль сыграл в его жизни Шукшин, за что исключили из комсомола, Союза писателей и вызывали в КГБ, — об этом мы беседуем с писателем Евгением Поповым, который стал почётным гостем VI Всероссийского литературного фестиваля в Красноярске “Книга. Ум. Будущее”.

— Сегодня при желании каждый может издать книгу. Молодые не понимают, почему старшее поколение писателей так жаждали влиться в ряды членов профессионального союза.

— Об этом можно целую лекцию прочитать. Раньше при советской власти были писатели официальные и писатели андеграунда. Я побывал и там, и сям. Меня выгнали из Союза писателей через семь месяцев тринадцать дней после того, как приняли. Это даже вошло в “Книгу рекордов Гиннесса” — как самое короткое время пребывания в Союзе писателей СССР.

Попасть в Союз было практически невозможно: чтобы стать его членом, необходимо было иметь две книги, а чтобы их напечатать, нужно быть членом Союза писателей. Люди годами крутились. Ведь членство в Союзе — не только официальное подтверждение статуса профессионала, но и материальное обеспечение. Тогда самый завалящий писатель зарабатывал больше, чем инженер. Также ты мог ездить практически бесплатно в Дома творчества, у тебя раз в два года выходила книжка, на гонорары от которой можно было прожить пару лет. Все было по-честному. Если ты помощник партии, получай деньги, живи хорошо, если нет — пошёл вон. Люди были вынуждены идти на компромиссы. Часто те, кто начинал хорошо, пытаясь встроиться в систему, писали что-нибудь про Брежнева или коммунизм, к вступлению в Союз утрачивали свои таланты.

После исключения из Союза я попал в андеграунд, где жизнь била ключом. Там тоже были свои законы, свои графоманы, свои литературные генералы, например, Венедикт Ерофеев и Дмитрий Пригов. Но если в Союзе писателей ты получал за публикацию гонорар в кассе, то тут повестку в КГБ.

Сейчас происходит, на мой взгляд, ужасный процесс: идеологическая цензура сменилась цензурой денег. Механизм очень похож на советский. Только тогда предлагали писать статьи про БАМ за хорошие деньги, а теперь крупные издательства вылавливают талантливых молодых людей и начинают эксплуатировать, скажем, заставлять писать в год по роману, работать на серии. Это скользкий путь, трясина, которая быстро затягивает, деньги, к которым ты привыкаешь, быстро заканчиваются, нужны новые…

— А Вы очень хотели попасть в Союз писателей?

— Моя первая публикацию была в 16 лет, здесь в Красноярске, в газете “Красноярский комсомолец”. Конечно, я хотел стать профессиональным писателем, но, зная, как устроена жизнь, получил специальность геолога, которая меня кормила. И это правильно, потому что когда ты можешь заработать на жизнь, плевать, какая власть на дворе.

— Но в 16 лет вы отличились ещё и тем, что на пару с другим начинающим писателем Эдуардом Русаковым выпустили подпольный журнал.

— Это был 1962 год. Мы выпустили три номера литературного журнала, никакой политики там не было. Придраться там было ни к чему, но после третьего номера собрали заседание Горкома комсомола и принялись нас жутко громить. Обвинения высасывали из пальца, утверждая, например, что рифма “Гагарина — татарина” — антисоветская. В общем, постановили исключить нас из комсомола. В том числе и меня, который там никогда не был. Но никому не могло прийти в голову, что в 16 лет человек может быть не комсомольцем. Я вышел спокойный и весёлый: потому что выгнать меня из комсомола было то же самое, что из масонской ложи…

Но рано радовался, история разнеслась по всему городу. В школе мне дали отвратительную характеристику. С ней я не мог поступить ни на какой идеологический факультет, в том числе и филологический. Подал документы в геологоразведочный институт, поступил, закончил. Работа в геологии оказалась полезна для меня как для писателя, это была школа жизни. Если первые мои рассказы чем-то напоминали Паустовского, то тут в экспедициях я увидел другую реальность: там было много бичей, почти все отсидевшие, которые костерили власть так, что приличный человек должен был закрывать уши. Например, один бич другого спрашивает: “Ты моё полотенце не видел?” Тот: “А какое оно было?”. “Белое”, — говорит первый. “Красные расстреляли”, — шутит второй. Я стал писать рассказы об этих людях, никакой политики там даже рядом не лежало. Коммунисты или диссиденты — для меня всего лишь персонажи. Когда приносил рассказы в редакции, слышал: “Ты зачем принёс такое? Ты же всё сам понимаешь”.

— В 1976 году Ваши рассказы напечатали, причём с предисловием самого Василия Шукшина. Как так случилось?

— Я не был с ним знаком. В 19 лет пришёл в журнал “Новый мир”, обойдя до этого почти все редакции. Мне везде отказали, а в “Новом мире” рассказы взяли, я впервые получил положительную рецензию. Но напечатали их спустя десять лет. Ещё я был в Улан-Удэ, где меня также пообещали напечатать, но при условии, что отзыв напишет какая-нибудь знаменитость, например Шукшин. Дальше начались чудеса: я позвонил в Москву, а через две недели получил по почте предисловие. Так в моей жизни появился Шукшин. Он же помог решиться на переезд из Красноярска в Москву. Шукшин сказал следующее: “Тебе обязательно надо уезжать”. “Почему? — спросил я. — В целом мне в Красноярске нравится, у меня квартира у речного вокзала”. “Объясняю, — серьёзно продолжил он. — Знаешь песню “Три пути-дороженьки, выбирай любую: от тюрьмы далеко не уйдешь”? Первая причина: за длинный язык тебя рано или поздно посадят. Второе: у тебя постоянно в рассказах фигурируют пьяницы, значит, сам много пьёшь — сопьёшься там. Или, что хуже всего, станешь комсомольским писателем”. В Москве, где было много самиздата и писателей, было проще затеряться, а в Красноярске персоны вроде меня были на виду. Если здесь неприятности могли случиться из-за книг Набокова, то в столице КГБ внимание на подобное уже не обращало. Для этого нужно было попасться с чем-то посерьёзнее, например с “Архипелагом ГУЛагом”. В московскую жизнь я окунулся с превеликим удовольствием: там был доступ практически ко всем книгам, которые было невозможно достать в Красноярске.

— Если красноярский журнал — это искренний детский порыв, желание почувствовать себя частью литературного мира, то “Метрополь” и “Каталог” создавались в пику системе?

— Да, мы действовали намеренно. Собралась хорошая компания: Василий Аксёнов, Фазиль Искандер, Виктор Ерофеев, Андрей Битов… Многие наши тексты категорически отказывались печатать. Тогда мы решили, что жить так дальше невозможно. Альманах “Метрополь” — не безумное предприятие, а попытка изменить ход литературных событий, расширить рамки. Там не было ни одного патентованного диссидента: ни Копелева, ни Войновича, ни Владимова, ни тем более Солженицына… Мы намеренно делали книгу советской литературы, а не диссидентскую, чтобы не к чему было придраться. Кстати, всю эту историю с “Метрополем” раздули ни власть, ни КГБ, а коллеги-писатели, возмутившись, что мы посмели сами себя напечатать и переправили рукопись на Запад.

Меня исключили из Союза писателей. И тут сказалось моё красноярское детство. Я учился в двадцатой школе, рос с качинскими пацанами — так что если по морде получу, сдачу дам непременно. Появилась идея издать ещё один альманах “Каталог”. Принцип прежний: только литература, никакой политики. Я понимал, чем это кончится. В 1980 году мы обратились в Министерство культуры: мол, у нас, группы литераторов, расхождение с Союзом писателей, поэтому мы создали клуб беллетристов и просим напечатать наши произведения хотя бы тиражом пятьсот экземпляров, вот образец нашего творчества. Ответом на прошение стали обыски. Участники альманаха получили прокурорское предупреждение: КГБ предупреждает гражданина такого-то, что он находится на пути совершения преступления. К каждому были свои претензии. К Пригову, например, что он глумится над советской властью. У меня было три пункта. Первый: поддерживает связь с отщепенцем Аксёновым, согласуя с ним свои антиобщественные планы. Второй — постоянно поставляет клеветническую информацию западным корреспондентам. Третий — создал ряд произведений с элементами цинизма и порнографии. Например, в качестве доказательства первого пункта мне показали моё неотправленное письмо Аксёнову. Что касается порнографии, то один из рассказов был написан матом: персонажи им не ругались, они так разговаривали и даже думали. Действие, кстати, как и во многих рассказах, происходило в Красноярске. Два мужика распаривают бочку, чтобы засолить там огурцы, и пьют уже третий день. А жена одного из них смотрит на это и мысленно кроет их матом. Заканчивается всё тем, что из пролетающего вертолёта выпал какой-то человек и упал на бочку. Бочка разлетелась. Упавший присоединяется к мужикам, и они продолжают пить втроем.

Не могу сказать, что я жертва режима. С тех пор меня не трогали. Тут сыграло свою роль то, что и наверху тоже были умные люди: видели, что я не враг, не клею листовки на стены, хронику текущих событий не пишу. Жизнь была жуткая: не страшная, а скучная, унизительная. Как-то я напился в компании в ресторане ЦДЛ. Ко мне подошёл один поэт и задал вопрос: “Как твои дела, Женя?” Я развернулся и съездил ему по морде. За два дня до этого он выступал на собрании, где нас громили, говорил: “Евгений Попов — позор нашего поколения”. Началась драка.

Начальство понимало, что слишком круто с нами поступили. Мне рассказывал Андрей Андреевич Вознесенский, что его вызвал всесильный Юрий Верченко, заместитель Георгия Маркова по Союзу писателей СССР. Спросил: “Что у вас происходит? Вот Женю Попова мы думали в Союз писателей обратно взять, а он напился, избил человека и кричал: “Красные фашисты!” Вознесенский говорит: “Парня нужно срочно спасать, в Союз писателей возвратить немедленно. А то сопьётся, и получите в его лице врага”. Верченко похвалил: “Молодец, хорошо ответил”.

— С чем связано то, что сейчас с ностальгией стали говорить про годы застоя, Сталина?

— Уходит из жизни поколение людей, которые видели всё это своими глазами, а новое не представляет, что это такое. Я веду семинары у молодых писателей, и там обязательно находится человек, который спрашивает: “Почему вы не уехали?” “Даже если бы захотел уехать, то как бы я это сделал?” — интересуюсь я. “Купил бы билет и уехал”, — говорят. “А загранпаспорт где взял?” “В ОВИРе”. “Ага, сейчас, — смеюсь. — Даже когда за границу уезжали делегации проверенных писателей, то паспорта им давали только в 11 вечера, перед вылетом. Как только они возвращались, паспорта у них отбирали в аэропорту”. “Всё равно мы живём в условиях тоталитаризма!” — отважно заявляют мне. Я говорю: “Если это было так, то сейчас бы открылась дверь, вошли два человека, взяли под белы ручки и увели”. С одной стороны, хорошо, что всё забывается. С другой — у молодёжи сейчас сознание, как у левой интеллигенции, которая ненавидела Сталина, но считала, что коммунизм — это замечательно.

— На пару с Александром Кабаковым Вы написали книгу о Василии Аксёнове. Какова ответственность, когда ты пишешь не про вымышленного персонажа, а про реального, известного человека, которого многие ещё помнят?

— Аксёнов — мой старший друг, товарищ и брат. И даже немного родственник, потому что крёстный моего сына. Когда издательство АСТ предложило написать о нём мемуары, расхохотался и сказал, что ничего писать не буду, потому что Аксёнов с того света скажет: “Ты что, совсем рехнулся — мемуары писать?!” “А как тогда быть?” — спросили. И мы с Кабаковым придумали сделать диалоги о нём. Там нет никакой патетики: ах, какой Аксенов великий! Но ответственность за сказанное, конечно, есть. Правильно сказал Кабаков, что в этой книге нет всей правды, но нет ни одного слова неправды.

Досье

Евгений Попов, писатель. Родился в Красноярске в 1946 году. Закончил Московский геологоразведочный институт имени С. Орджоникидзе, работал геологом. Первая серьёзная публикация была в журнале “Новый мир” в 1976 году. Был принят в Союз писателей в 1978 году, затем исключён за создание неподцензурного альманаха “Метрополь”, вышедшего на Западе и ставшего причиной последнего крупного литературного скандала “брежневской эпохи”. В 1980-м преследовался КГБ как один из авторов и редакторов альманаха современной литературы “Каталог”, опубликованного в США. В 1988 году восстановлен в Союзе писателей. Евгений Попов является секретарём Союза московских писателей, одним из основателей и президентом Русского ПЕН-центра. Отмечен премиями журналов “Волга” (1989), “Стрелец” (1995), “Знамя” (1998), “Октябрь” (2002), премией Союза писателей Москвы “Венец” (2003), памятным знаком венгерского министерства культуры “Pro cultura Hungaria” (2005), премией “Триумф” (2009) и “Большая книга” (2012). Заслуженный работник культуры Российской Федерации.

Фото: Александр Черных