Мик между прошлым и будущим

Британский писатель представил красноярцам роман о Гражданской войне в Сибири

Как правило, книги и фильмы о России, сделанные “за бугром”, у нас вызывают либо смех, либо откровенное раздражение — настолько поверхностны и нелепы порой произведения иностранных авторов, пытающихся представить миру очередную развесистую клюкву “аля рюс”. Исключения здесь довольно редки: обычно зарубежные авторы более или менее правдоподобных произведений о нашей огромной Родине — либо эмигранты, либо потомки таковых.

Писатель Джеймс Мик, гость последней книжной ярмарки, закончившейся на днях в Красноярске, и автор нашумевшего бестселлера “Декрет о народной любви” — коренной британец, правда, много лет в качестве собственного корреспондента газеты The Guardian проработавший на Украине и в России. Его роман о Сибири резко отличается от поделок многих его зарубежных коллег. Написан он был несколько лет назад. В Великобритании книга произвела настоящий фурор. В 2006 году на Эдинбургском книжном фестивале роман был удостоен премии “Книга года” Шотландского совета по делам искусств. И вот теперь произведение переведено на русский язык, и наши соотечественники получили возможность с ним ознакомиться. Надо заметить, что нашего читателя произведение подкупает отнюдь не точностью описаний российской жизни. Открывая книгу Мика, ты понимаешь, что сам становишься гостем в собственной стране. Положа руку на сердце, даже те из нас, кто называют себя образованными людьми, вряд ли могут похвастаться, что хорошо знают о том, что происходило у нас в Сибири в годы Гражданской войны. Действие романа Мика разворачивается в северном поселке под странным названием Язык именно в это смутное время. Члены загадочной секты скопцов, солдаты из остатков корпуса белочехов, большевики, беглый каторжанин, шаман — судьбы этих людей переплетаются в удивительном сюжете книги... О том, почему именно Сибирь стала полотном, на котором автор с берегов Альбиона решил написать свою очередную “картину”, о судьбах современной литературы и будущем книги наш сегодняшний разговор.

— Джеймс, кем Вы все-таки себя ощущаете больше, писателем или журналистом?

— От журналистики я отошел несколько лет назад. Пожалуй, изначально чувствовал себя больше писателем. Работа в газете помогла мне заработать средства для того, чтобы заняться литературным ремеслом. Ведь этот творческий процесс на первом этапе не приносит доход — пока ты не раскрутился, нужно на что-то жить.

— Но насколько мне известно, как у газетчика, у Вас была достаточно интересная биография?

— Да, конечно. Журналистика — не только возможность заработать на жизнь. Это еще и хорошая школа. Благодаря работе в газете я посмотрел мир, своими глазами видел многие события, определившие картину современного мира.

— Вы были в Ираке, в Чечне, на военной базе Гуантанамо...

— Да, но я бы, конечно, не хотел слишком углубляться в эти темы. Война — это сложная и несправедливая штука. Хотя, конечно, побывав в различных горячих точках планеты, я многое понял, впечатления, полученные там, дали мне богатую пищу для размышлений и окончательно сподвигли на переход из журналистики в литературу.

— А как это связано?

— Трудно объяснить в двух словах. Понимаете, у журналиста возможность осмысливать происходящее достаточно ограничена — он обязан опираться на факты. Он должен быть очень осторожен в своих предположениях и догадках. Малейшее отступление в сторону, и его обвинят в предвзятости, искажении действительности, клевете. Писатель в этом отношении более свободен — ведь мир, о котором он рассказывает, создан исключительно его воображением, и он вправе описывать события, которые в нем происходят, по своему усмотрению. Поэтому, как ни парадоксально, литературное произведение может быть намного правдивее газетного репортажа. Я имею в виду, конечно, не изложение фактов, а мотивы поступков героев.

— Но в Ваших художественных произведениях не присутствует ни Чечня, ни Афганистан, ни Ирак.

— Вот именно. Меня интересует внутренний психологизм поступков моих героев. Если бы я их поместил в ту среду, которая описывалась в моих газетных репортажах, вряд ли бы сумел добиться нужной свободы повествования. Надо мной бы довлели собственные впечатления, впечатления людей, которые со мной были там. Это очень трудно бывает понять, но действительность и литературный вымысел — разные вещи. Возможно, меня бы пытались уличить в каких-то неточностях, искажении действительности. Я хочу быть свободен.

— Но почему именно Сибирь? Да еще Гражданская война — период нашей истории, в котором мы, россияне, до сих пор сами толком не разобрались? Споры о том, кто виноват, а кто прав был в той бойне, идут до сих пор...

— Будучи журналистом, я приезжал в Сибирь несколько раз, и она произвела на меня неизгладимое впечатление. Такого размаха, таких масштабов нет нигде на Земле, пожалуй. Это как космос. Здесь есть территории, где один поселок от другого отделяют сотни километров. Это сейчас существует авиация, средства связи, Интернет. А совсем недавно, менее ста лет назад, каждое такое селение было как отдельная планета. Жизнь в нем проходила в полной изоляции от остального мира. Попытаться понять психологию людей, живших в таких условиях, — это безумно интересно. К этому приему прибегали многие писатели. Вспомните Агату Кристи — сюжеты многих ее детективов разворачивались в каком-нибудь загородном домике или на необитаемом островке, где собралась разношерстная компания и происходят жуткие и таинственные события. А читатель, следя за ходом повествования, пытается понять скрытые пружины поступков героев, понять их мотивы — почему одни становятся жертвами, другие преступниками. Или другой распространенный драматургический ход — суд присяжных. Как известно, по закону заседатели при вынесении вердикта должны быть изолированы от внешнего мира, они не имеют права никому звонить, ни спрашивать ничьего совета. Вспомните гениальный фильм “Двенадцать разгневанных мужчин”. Заброшенный сибирский поселок, на мой взгляд, замечательное место для того, чтобы рассмотреть своих героев под микроскопом.

— Но почему такое сочетание — скопцы, чехи, большевики, шаман... Вообще, о чем этот роман?

— Да, это очень разные люди — из разных социальных, национальных, культурных, религиозных слоев. Мне было интересно свести их вместе накануне больших перемен, которые ожидают эту огромную страну в маленьком, изолированном от внешнего мира городке. Что касается романа, то я бы не хотел, конечно, рассказывать весь сюжет. Наверное, тогда не захочется читать книгу. Но в двух словах он таков: маленький сибирский городок Язык со дня на день должны занять большевики. Здесь нашли прибежище представители христианской секты, практикующие кастрацию как способ самоочищения, а также брошенная своим командованием небольшая группа чешских солдат, воевавших на стороне белогвардейцев. Командует ими свихнувшийся от кокаина капитан Матула. Убийство местного шамана совпадает с появлением в городе беглого каторжника Самарина. Подозрение падает на него... В общем, вот такая завязка.

— То есть это детектив?

— Все же это — прежде всего роман о любви и самопожертвовании, о сложных человеческих отношениях. Сюжет, конечно, я постарался сделать занимательным.

— А как же “загадочная русская душа” — удалось Вам ее понять?

— Я не ставил перед собой такой задачи. В моем романе действуют и чехи — люди с европейским мышлением, и русские, и сибирские аборигены — тунгусы. Самым сложным для меня, как для писателя, пишущего о прошлом — не таком далеком, но уже ставшем историей, было другое. Мне хотелось избежать фатальности в поступках и мыслях своих героев. Мне кажется, это самое трудное, когда пишешь об ушедшей эпохе...

— Простите, не совсем понял Вашу мысль...

— Как бы вам объяснить... Когда современный литератор пишет, скажем, о Второй мировой войне, он знает, что русские и британцы одержали победу. И это вызывает соблазн наделить своих героев твердой уверенностью в этом, отчего они приобретают некоторую плакатность и ходульность. Ведь наши с вами отцы и деды не были уверены в том, что Гитлер непременно потерпит крах, они воевали по-настоящему, а не играли в заранее написанном спектакле, в конце которого добро побеждает зло. Мы знаем, увы, немало примеров в истории человечества, когда разрушительные войны заканчивались победой агрессора и порабощением или даже уничтожением народа, отстаивавшего свою свободу. От чувства предопределенности писателю, который пишет о прошлом, очень нелегко избавиться. Мои герои не знают о том, что царский режим пал безвозвратно и большевики победят, что советская власть установится надолго, и только несколько поколений в свою очередь потерпят крах. Не могу судить, насколько мне это удалось передать, но я старался.

— На Ваш взгляд, есть в мировой литературе пример, когда описывая прошлое, писателю удалось совершенно погрузиться во внутренний мир своих героев, абстрагироваться от предопределенности?

— Да, конечно, есть такие примеры. Величайший из них, на мой взгляд, — роман “Война и мир” Льва Толстого. Его я считаю непревзойденным — в нем герои живут, любят и умирают в своем времени, а не “творят грядущую великую победу над Бонопартом”.

— Городок Язык — это собирательный образ сибирской глубинки? И, кстати, откуда такое странное название?

— Я не могу сказать, откуда. Это русское слово мне показалось интересным фонетически. В какой-то степени прообразом его можно назвать Енисейск. Я был в этом городе, он мне показался очень таким типично сибирским. Когда я писал книгу, его образ часто вставал перед глазами. Но это — чисто визуальные ощущения. Ничего из того, что я описал в книге, здесь, естественно, не происходило. Да, я изучал историю секты скопцов, которая действовала в начале прошлого века в некоторых северных поселениях России. Изучал историю чехословацкого корпуса, воевавшего в Гражданской войне. Но события целиком взяты мною из головы.

— Вашу книгу не пытались экранизировать?

— Джонни Депп заинтересовался романом. Но говорить о том, что скоро Голливуд станет снимать по нему фильм, я бы не торопился. Сценариев, которые претендуют на экранизацию, в Голливуд поступают каждый год сотни. Фильмов же снимается на порядок меньше. Дойдет ли до моей книги очередь, сказать не берусь. Если кто-то из российских кинематографистов обратит внимание на мою книгу — буду рад.

— С развитием Интернета многие с тревогой говорят о бумажных носителях информации, о том, что газета и книга умирают.

— Меня тревожит не только и не столько это. Хуже всего то, что меняется само сознание человека. Мы становимся поверхностнее, нам все труднее сосредоточиться на чем-то. Несколько лет назад телезрителей очень раздражала реклама, они жаловались, что не могут сосредоточиться на просмотре фильма или передачи. Сейчас мы уже не жалуемся — когда начинается реклама, берем пульт и уходим на другой канал, начинаем смотреть что-то другое. В Интернете — еще страшнее. На какой бы сайт мы не зашли, начинают призывно мерцать баннеры — человек кликает на них и забывает, для чего он вообще сел за компьютер, какую информацию хотел получить изначально. Психиатры даже придумали термин — лабиринтное, или баннерное мышление. Мне лично уже трудно представить себе молодого человека, способного прочесть от корки до корки того же Толстого...

— Остаются кинозал и театр, где зрителя ничего не отвлекает...

— И книга. Как собственно книга, а не электронная версия литературного произведения, выложенная в Интернете. Только взяв ее в руки, можно отвлечься от соблазна начать скользить по поверхности и углубиться в чтение.