Новости
ТИПОГРАФИЯ «ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ»: Буква «Ё» - наше всё
Эта необычная буква… Не даЁт она покоя нашему АртЁму. И так глубоко он этой темой проникся, так крепко задумался, что получился у него текст даже не про букву, вернее, не только про букву, а о чём-то большем. Мне ТАК показалось, а вы как думаете?
Артём Трофимов, литературный лицей
Буква «Ё» - наше всё
история необыкновенной буквы
Господствует ещё смешенье языков: французского с нижегородским...
(А. С. Грибоедов)
Как ходили во полях-степях возделываемых, среди поля жёлтого, пшеничного, бабы с девками поздним августом спины гнули, серпами махали и кряхтели от работёнки тяжёлой. «Тяжка, - думают, - доля крестьянская, хоть песню от тоски запой!..» И запели, затянули они протяжно, горласто, так, что перепела с насестов повзлетали. Пели они о доле крестьянской, о работе тяжёлой, о просторах неоглядных и о полноводных реках. И доносилась песня их до облаков, вплетаясь в шелест колосьев и гомон ветра, и родились звуки неповторимые, звуки напевной русской речи в их первозданном облике: чистый «А», гордый, высоко летящий «О», отдающий гулким эхом «У» и многие другие.
Не знал бесполый звук, как не знал сам крестьянский народ, забытый, покинутый временем и историей на вечное пахотное существование, что изобрели некогда Святые братья-болгары, Кирилл и Мефодий, азбуку для народа русского, что все звуки языка заключили они в ней, что каждому нашли облачение в буквах: высокий «О» в кружочек облачили, «А» - в две ножки с перекладинкой, «Э» - в форму рта с язычком, словом, всем одёжку отыскали и нарекли своё творение Алфавитом. Пользовались нововведённым чудом и бояре грамотные, и князья образованные, и все цари государств славянских.
А время шло, летело орлом, плыло быстрой рыбой, бежало русаком-зайцем, появилась церковно-славянская письменность, каноны языка великорусского... А народ простой, работящие мужики с бабами, оставаясь неграмотными, изобретали новые словечки, новые речи вылетали из их уст, так и появился наш звук, самый молодой из всех своих братьев, давно разодетых в наряды-буквы. Настал на Руси-матушке век восемнадцатый, уж Пётр Великий переодел дворян в наряды заморские, сбрил им бороды. Живут себе князья по деревням да речь безграмотных своих подданных слушают. Звук-то наш, неведомо как, через бабку-ключницу - р-раз, и перескочил на язык аристократов, прижился, любопытный, в их доме, а затем, зацепясь за языки их, в сам Петербург поздней осенью уехал.
Видит чучело деревенское диво дивное: мосты исполинские через реку перекинулись, огни горят, спешат туда-сюда люди разнаряженные, лошади мостовые топчут, крик и гам, а между тем - дворцы раскинулись сказочные, солдатики ходят в пёстрых мундирах, а статуи, фонтаны, платья - всё работы заморской. «Еге-е, - думает босоногий звук наш, косоворотку драную придерживая, - земля чудная, люди, небось, высокие, ну да ничего, авось, выпутаемся!..» Взмыл тогда наш деревенский гость над Невой, понёсся по столице, в каждый дом проникая, и растворился, наконец, среди говора всех местных жителей.
Долго ль, коротко ль жил себе наш странный звук в Петербурге, да только спозаранку 29 ноября 1783 года толкнул его кто-то, заспанного, в бок. Оглянулся он, видит - стоит в его убогой, грязной каморке толпа людей, да все в очках, в кафтанах и платьях - мужи учёные! Перепугалось тогда наше нечто, закуталось в засаленную рогожу, но, вдруг, чувствует - гладит его кто-то ласково по головке. Оглянулся - батюшки! Екатерина Романовна Дашкова, директор Российской академии наук, собственной персоной! Гладит убожество сельское по головке, а учёным мужам говорит: «Вот, де, сокровище языка нашего. Говорим же мы с вами слова «ёж», «ёлка» и другие, им близкозвучные, а выговоры сии уже введены обычаем, которому, когда он не противоречит здравому рассудку, всячески последовать надлежит...».
Закивали тогда головами мужи строгие, препроводили беднягу нашего во дворец академии, а там уж Карамзин-словесник помыл, причесал звук крестьянской речи и...
Закивали тогда головами мужи строгие, препроводили беднягу нашего во дворец академии, а там уж Карамзин-словесник помыл, причесал звук крестьянской речи и... облачение достойное надо бы будущей полноправной букве подобрать. Долго думал писатель, вышагивая из угла в угол и глядя на скорчившегося, сжавшегося от стеснения провинциального гостя. Чертит-чертит ему одёжку, ничего не выходит. Решил наконец-то в заморские шкафы заглянуть, авось подходящее что-нибудь попадётся...
Достал словарь с книжной полки. Рыскал-рыскал, листал-листал страницы, хотел было немецкий «Ö» на деревенщину напялить, да только не к лицу чистому, душевному звуку русскому грубый германский умлаут оказался. Вот незадача! Глянул тогда писатель в гардероб французский (язык-то ведь в моду нынче входить начинает), и наткнулся он на знакомый значок «Ё», показавшийся ему элегантным и стройным. Припудрил Николай Михайлович носик юной буковке, собрал в два пучка на голове волосы, некогда развивавшиеся по ветру, корсет затянул, туфли бальные на ноги букве надел, бусы на шею, а на пальчики кольца. Высоко поднял голову звук простонародный, как-никак а вот-вот буквой стать предстоит, так сказать официальной.
Привели новоиспечённую буковку, наряженную, накрашенную, распричёсанную, на бал алфавитный (международный, между прочим!), веерок дали с пёрышками как истинной леди. Видит смущённая наша девочка - ходят все вокруг разодетые, нарядные, русские барышни-буквицы все в платьях кириллических, от «А» до «Я». А иностранных-то гостей - тьма тьмущая! Вот строгие немецкие фрейлины из семейства Умлаутов во всём составе: «Ä», «Ö», «Ü». Рядом с ними - парочка изящных, грациозных, надушенных ароматами французских лигатур: «Æ» и «Œ», а на ручках у них - собачка с хвостиком «Ç» глазёнками вертит. Глядит на всё наша барышня, надивиться не может. А как заиграли мазурку, так и вовсе в глазах запестрело у новенькой буквы: то испанский кавалер «Ñ» в фетровой широкополой шляпе колено перед ней преклонит, то бледнолицый норвежец «Ø» с мечом на поясе ей руку подаст, сбоку на неё тайный венгерский посол «Ő» заглядывается, а возле него польские паны «Ą», «Ę» и «Ł» о незнакомке шепчутся... А посреди лихого танца увидела мимолётом наша «Ё»... Батюшки! Кто бы мог подумать! На международный, понимаешь, бал, дальняя её украинская родственница «Є» с хутора Жуйгалушково приехала, разрядилась вся такая и пляшет теперь среди иноземцев...
Кончилась мазурка. Уселись гости дорогие за столы яствовать. Сами кушают, а между делом всё нашу гостью обсуждают: кто такая? Да чьих будет? Бедная наша буковка ресничками хлопает, не знает, куда от назойливых подмигиваний и улыбок деться.
Подали бутыли с шампанским. Тут-то и упала наша «Ё» в глазах великосветского общества - бульк, по привычке крестьянской, из горла серебристый напиток, так, что у семейки Умлаутов пенсне на лоб вылезли. Испачкался у молодой буквы ажурный рукавчик в соусе - она его об подолы платья вытерла, так, что мадмуазели лигатуры рты веерами прикрыли. Подали горячее. И тут наша девушка отличилась - принялась руками ломать курицу, да такой треск и хруст от костей пошёл, что особо впечатлительные дамы в обмороки попадали. Словом, наделала дел простая душа на великосветском приёме: то чихнёт громче усатого генерала, то словечко какое-нибудь, ненароком не к месту выронит... Кончилось наконец-то терпение у всего благородного общества. Под брань иностранцев и ругань родных кириллических соотечественников выгнали буквоньку нашу, изнемогшую от долгих танцев и болтовни, на мороз, на тёмную улицу…
***
Под брань иностранцев и ругань родных кириллических соотечественников выгнали буквоньку нашу, изнемогшую от долгих танцев и болтовни, на мороз, на тёмную улицу…
Тут только вразумила себе наша «Ё», как опозорилась она по простоте своей в глазах «высшего света». Что ж тут поделать? Простая она была, как говорится в народе, простая как три рубля, приёмам никаким, никаким манерам и приличиям не училась и не знала правил мудрёного этикета. Мороз петербургский колол кожу. Душно ей было во французском корсете и платье, сбросить хотелось всё это шмотьё, вновь надеть на себя просторный сарафан и подвязать лапти... Да куда там! И дорогу-то в родную сторону теперь не сыщешь, а французская причёска из двух луковок на макушке так прочно скреплена оказалась, что и не расплетёшь теперь вовек.
Заплакала тогда буква народного голоса слезами горючими. Упала на колени среди снегов балтийских. Делать нечего, пошла она жаловаться на судьбу свою горькую, да не к кому иному, как к самому Царю-батюшке. Пришла в Петродворец, поднялась по широким лестницам и упала на колени у царских ног: «Царь мой батюшка, прими, не суди строго сироту убогую! Света я белого прежде не видывала, обычаёв и привычек ваших, столичных, не знаю, а среди мод и манер-то и вовсе, как слёпая!..» Видит государь российский, что под французским трикотажем простая деревенская девка кроется. Говорит он ей: «Да не наших, ведь, ты будешь, не исконно великороссийских кровей. Родилась, поди, где-нибудь от бабы дворовой и мужика-пьяницы. Буквы-то все русские старше тебя на много веков, от рукописей Святых Кирилла и Мефодия ведут своё происхождение, а ты? И в кого ж ты такое юное чудо? Ни на одну письменную, грамотную букву нашего российского алфавита не похожа. Правильно у вас в деревнях говорят: «Ни в мать, ни в отца, а в заезжего молодца...»…И на что нам все твои платья заморские? Не знаешь ты старинного нашего благородного говора. Ступай же себе, девка, подобру-поздорову на все четыре стороны. Будь вечной спутницей слов малограмотных и простых, всякой ругани низкой черни, что живёт у нас теперь по подвалам и чердакам...»
И пошла наша буквонька. Пошла по всей Руси-матушке, от морей до морей. Поселилась она на котельных и фабриках, на языках самого простого, самого многочисленного нашего населения - работяг и тружеников, ни с одной буквой из кириллической грамоты не знакомых.
Что можно ещё добавить про странную нашу героиню? Напоминает она чем-то, на мой взгляд, пушкинскую Татьяну: француженка с русскою душой. Вылетела она, подобно птице, неизвестно откуда и летит неизвестно куда. Бегает, мечется из стороны в сторону, то к одному в дом поселится, а как выселят - то к другому. Наряд же нелепый иностранный так и сидит на ней по сей день, не давая вдохнуть чистого воздуха полной грудью. Глаза её, некогда бойкие и живые, увяли, один чистый, душевный крестьянский звук русской песни остался, облачённый во французское платье. Ходит до сих пор наша «Ё» по белу свету, места себе на Руси-матушке девка молодая ищет...
Поздравляем Артёма Трофимова с его первой книжкой!
