Новости
Лишь бы не было войны...
Все уже устали от кризисов, которые то и дело потрясают Россию последние десятилетия. Устали и наши старики. И все же, испытывая невзгоды в непростое время перемен, большинство наших ветеранов считают, что могут многое пережить — лишь бы не было войны…
Эту фразу как заклинание повторяют более 60 лет советские люди, пережившие войну, не важно — на фронте или в тылу. Бед и страданий досталось каждому. И наверняка в эти дни, когда страна отмечает 65-летие снятия блокады Ленинграда, наши ветераны, вспоминая былое и обсуждая сегодняшнюю жизнь, будут повторять и повторять: “Лишь бы не было войны”…
Дорога жизни, по которой вывозили из Ленинграда десятки тысяч людей, привела многих жителей северной столицы в Сибирь. Красноярский край принял более 11 тысяч блокадников, из них более двух тысяч детей. В нашем городе они обрели вторую родину, новый дом. Сейчас в регионе живет всего 650, в Красноярске — 210 блокадников. Люди уходят. Вместе с ними уходит и живая история о войне, которая наполняет историю страны особым смыслом, делает ее человечной, эмоциональной.
Впрочем, эмоции вызывают даже просто факты о блокаде Ленинграда. В планах гитлеровского вермахта этому городу отводилось особое место. Согласно плану Барбаросса, Ленинградское направление являлось одним из трех главных, на котором, наряду с Московским и Киевским, началось вторжение немецко-фашистских войск. Гитлеровцы планировали, что сначала они захватят Ленинград, а затем двинут войска на Москву.
8 сентября 1941 года немецкие войска овладели Шлиссельбургом и полностью отрезали Ленинград от всей страны с суши. Шел 79-й день войны… Началась блокада города, которая продолжалась 872 дня — до 27 января 1944 года.
В подготовленных в ставке Гитлера тезисах доклада “О блокаде Ленинграда” от 21 сентября 1941 года указывалось: “…сначала мы блокируем Ленинград и разрушаем город, если возможно, артиллерией и авиацией…
Остатки гарнизона крепости останутся там на зиму. Весной мы проникнем в город… вывезем все, что осталось живое, в глубь России или возьмем в плен, сравняем Ленинград с землей и передадим район севернее Невы Финляндии”.
Немцы много раз пытались овладеть городом, находившимся в блокадном кольце. Жители оказались в очень тяжелых условиях.
Запасы продовольствия были ограниченны: по данным на 12 сентября 1941 года, хлеба, крупы и мяса могло хватить на 30—35 суток, жиров на 45 суток, сахара и кондитерских изделий на 60 суток.
Введенные по карточной системе нормы продовольствия стали быстро снижаться.
1 октября хлебный паек для рабочих был уменьшен до 400 граммов в день, для служащих, иждивенцев и детей — до 200. Карточки на другие продукты почти не отоваривались. Хлеб стал практически единственной пищей. С 20 ноября по 25 декабря (пятое снижение) рабочие получали по 250 граммов хлеба в день, все остальные — 125. За этим жалким кусочком нужно было отстоять многочасовую очередь на морозе, которую занимали еще затемно. Бывали дни, когда бомбежки срывали работу хлебозаводов, булочные так и не открывались. И матери возвращались домой, где их ждали голодные дети, с пустыми руками. В такие дни люди не ели ничего.
В качестве пищевых заменителей использовались целлюлоза, хлопковый и льняной жмых, технический альбумин; было налажено производство пищевых дрожжей из древесины, витамина С из лапок хвои. Варили и ели древесный клей. Разрезали на куски и варили “суп” из кожаных сапог и туфель. Начались цинга и дистрофия.
Если в довоенный период в городе в среднем ежемесячно умирало до 3 500 человек, то за 25 дней декабря 1941 года умерло 39 073 человека. За 5 дней (с 20-го по 24 декабря) прямо на улицах города скончались 656 человек. В 1942 году общая смертность достигла пикового значения — 389,8 на тысячу населения, то есть почти 39 процентов...
— Вспоминая то время, я не представляю, как можно было пережить такое, вынести все страдания, — рассказывает Валентина Антонова, председатель краевой общественной организации “Блокадник”. — Несколько лет назад снимали документальный фильм о блокаде Ленинграда с моим участием, и мы со съемочной группой проехали по всем местам, с которыми связаны мои детские воспоминания о том времени. Было очень тяжело. От волнения перехватывало горло. Эти ощущения не передашь словами…
Вспоминать тяжело, но нужно, считает Валентина Степановна. Она написала книгу “Сибирь второй нам родиною стала”, презентация которой состоится завтра. Эта книга — об истории блокады Ленинграда, о том, как складывались судьбы эвакуированных в Красноярский край жителей северной столицы. В ней много интересных фактов, данных. И все же главная ценность книги — воспоминания блокадников. Их невозможно читать без слез. Написанные без особых эмоций, без использования художественных образов и приемов, воспоминания потрясают, потому что описывают период, каждый день которого был наполнен страданиями. Что, впрочем, не мешало людям отстаивать город, сохранять его по возможности… Не случайно говорят, что Ленинградская блокада — это не только трагедия, но и триумф. Страдая от голода и холода, все жители — взрослые и дети — не сидели сложа руки, а боролись за город как могли. Строили оборонительные рубежи, возводили баррикады, шли в ополчение.
Об этом блокадники также вспоминают в книге, материалы к которой Валентина Антонова собирала много лет.
— Непосредственно работа над книгой велась один год, — говорит Валентина Степановна. — За это время из жизни ушло десять блокадников. И, конечно, хотелось, чтобы книга побыстрее увидела свет, это важно для тех, кто еще жив. Но, по большому счету, она написана для подрастающего и будущих поколений. Хочется, чтобы оставалась память о том героическом и страшном времени, чтобы наши потомки понимали, какие страдания несет с собой война.
Впрочем, есть мнение, что и страдания во время войны, и сама война — это миф. Во всяком случае, такой вывод напрашивается при прочтении другой книги — “Готическое общество. Морфология кошмара”, которая вскользь затрагивает тему Великой Отечественной. Ее автор — историк, социолог Дина Хапаева — считает, что большинство жителей России страдает исторической амнезией, сегодня готово забыть о преступной истории и предпочитают делать вид, что советское прошлое в основном было хорошим. Этому способствует миф о войне.
“Это заградительный миф, — пишет она в своей книге. — Он возник как миф-заградитель
ГУЛАГа… “Плавильный котел” мифа о войне был призван объединить разорванное террором общество против общего врага и превратить сокрытие преступления в подлинную основу “новой общности людей — советского народа”. …Главная функция мифа о войне, которую он продолжает успешно выполнять и по сей день, — вселять в души наших соотечественников непоколебимую уверенность в том, что ГУЛАГ — всего лишь незначительный эпизод, иногда досадно торчащий из-за могучей спины “воина-освободителя”…”
Понятно желание историка, который, к слову, живет в Санкт-Петербурге, восстановить справедливость и излечить соотечественников от амнезии в отношении сталинских репрессий. Какие могут быть возражения? Но только зачем при этом превращать в миф войну, к которой было причастно подавляющее большинство советских граждан, в том числе те, кто находился в то время в ГУЛАГе? За время блокады Ленинграда только от голода умерло свыше 640 тысяч человек и еще более 17 тысяч погибло от бомб и снарядов. И это не миф.
Мы любим переписывать историю страны заново. И делали это не раз. И, конечно, история СССР будет переосмысливаться и в будущем. Остается надеяться, что оставят историки в ней факты разные — и позорные для нас, и героические. И войну не превратят в миф, что уже пытались делать во время перестройки. Историческая амнезия нам действительно не нужна.
Отрывки из книги “Сибирь второй
нам родиною стала”
Тамара Петровна Мильянович:
— Когда завод перевели на казарменное положение, нам запретили ходить домой. Ели, спали прямо в цехах. В столовой давали дрожжевой суп (дрожжи кипяченые) и иногда кашу из неочищенного овса, которую мы называли “жуй-плюй”. Колючие тычки застревали во рту, не столько ешь, сколько плюешь.
Иду я как-то на работу (меня отпускали домой) и вижу: мальчик сидит на обочине, а все идут мимо. Не по-комсомольски это! Я подошла, хотела дотронуться, тут кто-то мне по руке шлеп: “Нельзя! Земля притягивает! А парня уже не поднимешь…”
Однажды мне пришлось идти пешком во время воздушной тревоги, и на мосту меня останавливает патруль: “Что, жить надоело?”. А я ему в ответ: “Еще неизвестно, от чего лучше умереть — от голода или от снаряда”. И действительно, скоро я не в силах была ходить, и доктор, выписывая мне больничный лист, порекомендовал умеренное питание и вздохнул: “Господи, до чего людей довели!”.
Людмила Яковлевна Шанпурова:
— Мой отец ушел защищать Ленинград и погиб 30 декабря 1941 года, а в январе умерла мама. У меня на руках осталось три брата. Я, студентка техникума, поняла, что не смогу их прокормить, и решила отдать в детский дом. В тот день выкупила дневную норму хлеба, по 125 граммов, и дала им. Когда они стали есть, младший укорил среднего: “Ты соль мимо куска сыплешь”. А средний отвечает: “А ты бери всю мою пайку, мне уже даже хлебца не хочется”. Мальчик одетым лег прямо на пол, и его последние слова были: “Я не боюсь, за мной пришли ангелы”, — и через 15 минут умер. Трудно забыть эту картину: до крайности обессилевший мальчик лежит на полу, рядом стоят братья, замотанные во все теплое, что было дома, и у порога женщины, пришедшие, чтобы забрать детей в детский дом. Старший брат позднее погиб при эвакуации детдома, а младшего я нашла только после войны.
Валентина Степановна Антонова:
— Когда началась война, мне было 7 лет. Мне запомнился выходной солнечный день, мама была дома, а на улице многолюдно. Мы со сверстниками играли во дворе около корпуса, который выходил на Средний проспект. В этом доме находился магазин. Он и сейчас там. Это, вероятно, был один из первых артобстрелов Васильевского острова, и начался он неожиданно, потому что никто никуда не прятался, все занимались своими делами. Около магазина на солнечной стороне улицы было многолюдно. Я запомнила только страшный свист. Очнулась лишь через несколько часов после случившегося уже в больнице. У кровати сидела мама, она принялась целовать меня и плакать. Оказывается, в угол дома в 100 метрах от того места, где мы играли, попал снаряд, и нас разбросало взрывной волной. Двое ребятишек погибли, у одной девочки оторвало руку, а меня контузило, на теле и лице было множество ушибов и царапин.
Ольга Михайловна Блюменфельд:
— В один из осенних дней на южной окраине неба появился черный столб дыма. Что-то горело. Утром мы узнали, что сгорели продуктовые Бадаевские склады. Сразу после резкого уменьшения норм продуктов по карточкам наша младшая одиннадцатилетняя сестра забрала в руки все снабжение, и я считаю, что мы все выжили благодаря Тане. Продукты, полученные на 10 дней, она ложками делила на 10 кучек, а ежедневную кучку — на три части. Брать продукты из других дней строго запрещалось. Супы варили в трехлитровой кастрюле. Сначала разливали воду (бульон), а затем ложками делили гущу. Суточную норму хлеба делили на три раза, а каждую часть — на равные четыре доли. Если мама приходила поздно из госпиталя, где работала, оставляли ее долю. Как-то мама решила отказаться от своего хлеба, но Таня жестко сказала: “Мне не нужен труп, мне нужна мама”. А ведь много случаев было, когда матери отдавали свою порцию детям. Умирали сами, а за ними умирали и дети.
Галина Михайловна Спиранская:
— В нашей семье всегда звучала музыка, папа играл на гитаре, а мы с мамой пели. Но внезапно все кончилось. 22 июня папа ушел на фронт. Нас по линии военкомата как семью офицера предупредили об эвакуации. Но, уже упаковав вещи, мама отказалась ехать. Потом мы узнали, что машина с эвакуированными, на которой мы должны были ехать, ушла под лед на Ладоге.
Началась зима, а с ней пришли голод и холод. В нашей квартире жила одинокая бабушка, зимой она умерла от голода. Бабушку завернули в простыню и отвезли в церковь, куда привозили и складывали трупы. Эту церковь, по преданию, когда-то посещал Пушкин, а зимой 1941—42 года она была доверху заполнена телами умерших от голода и холода людей. Иногда ослабевшие люди падали и умирали на улице. Их припорашивал снег, и они могли остаться в ледяной могиле до весны.
Евдокия Арсентьевна Игнатьева:
— В ноябре 1941 года мы с тетей Машей заливали противотанковые мины. Однажды она послала меня за тротилом. Я спустилась в подземелье и услышала страшный взрыв. Когда все стихло, вылезла наверх, а будки, где мы работали, нет. Вокруг куски мяса. В нескольких метрах от будки стояла березка, ее посекло осколками, а на обрубленном стволе висят обрывки кишок. Мы собрарали в ящик все, что осталось от тети Маши, чтобы потом похоронить. И… продолжили работу.
Недалеко от нашего дома жила семья: два сына и слепой отец, мать умерла от голода. Сыновья работали на заводе, а наша тетя стирала у них белье. Однажды она пошла в кладовку за бельем и наткнулась там на труп одного из братьев — у него не было обеих рук. Когда второй брат вернулся с работы, тетя отозвала его и стала расспрашивать. Тот расплакался и признался, что брат умер от голода, и, чтобы сохранить жизнь отцу, он кормил его мясом сына…
